Путешествие по Советской Армении

Захолустный городок сохранил первоначальную симметрию военного лагеря, казенный и скучный стиль, но население — из местных гюмрийцев и новых переселенцев — придало этой безличной внешней форме города разнообразнейшее и характернейшее содержание. Население было талантливо; оно было инициативно и предприимчиво. Недаром именно отсюда, из Гюмри — Ленинакана, вышли очень многие крупные люди; прежде всего — Аветик Исаакян, нежно любящий до сих пор свой отчий город; три музыканта — Николай Тигранян, Армен Тигранян и Варган Тигранян; известный ученый и историк естествознания Хачатур Седракович Коштоянц и много других, в их числе и скульптор Сергей Дмитриевич Меркуров, в интересных мемуарах которого много страниц посвящено его родному городу, старому Александрополю.

Самоуважение старых здешних мастеров — золотых дел, гончарного, ковроткаческого и особенно строительного дела — осталось еще от старинных цехов с их гордостью и достоинством. До самых последних лет дожили, медленно уходя со сцены, старинные обычаи этих самобытных талантов, а главное — их оригинальные приемы работы, передававшиеся по наследству от мастера к ученику. Сохранились и празднества мастеров с их пышным и красочным ритуалом. Один из молодых армянских писателей несколько лет назад создал сценарий про старинные нравы ленинаканских мастеров [165]. Он рассказал об одной из специальностей: «искании воды».

В старом Гюмри было много строителей-самоучек, строивших баню, родник, жилые дома. Первым делом при таких стройках нужно было уметь находить воду. Большого искусства и своеобразной церемонии требовала эта процедура. Старики медленно, шаг за шагом, шли по земле, почти пробуя на язык и опознавая все скрытые ее признаки. Они ловили особых земляных жучков и пускали целую горсть их ползти по земле. Обычно эти жучки ползли в одном направлении — к источнику влаги. Старики двигались за ними; по пути они выдергивали стебельки трав и пробовали корешок их во рту, — насколько они влажны. Так, медленно, по биению незримой жизни в земле, настоящими следопытами, «пытали» эти мастера воду и — находили ее. И с удивительным искусством, без всяких математических и гидравлических знаний, заставляли ее вытекать наружу. Нам кажется, что профессия ленинаканских стариков водоискателей — остаток древнейшего искусства, великой специальности, следы которой сохранились в Крыму, в Азербайджане, в Средней Азии, в так называемых «кягризах», подземных галереях, особенных азиатских водопроводах, остроумных и совершенно самобытных.

Но наряду с этим «старым» Ленинаканом, еще живым во всей его красочности, новый Ленинакан протягивает могучие ростки в будущее. Бюджет его растет необычайно: в 1913 году город тратит 147 866 золотых рублей; в 1923 году, в нищете и разорении после дашнакской авантюры, истощенный мировой империалистической войной молодой советский город еще бессилен, — он тратит 360 121 рубль в тогдашних обесцененных «дензнаках». Но посмотрите, что случается в 1941 году, в году новой напряженной войны! За период меньше чем в два десятка лет городской бюджет увеличился почти в шестьдесят четыре раза, — и это уже реальные деньги, за которыми стоят реальные ценности: железо, дерево, машины и т. д.

Там, где были лавочки ремесленников, работает 107 крупных промышленных предприятий. В последний год войны в городе было 100 врачей и 600 педагогов, 6 больниц, 5 поликлиник, 4 детские консультации, 19 средних и неполных средних школ, 2 школы ФЗО, двухгодичный педагогический институт, педучилище, медицинский, полеводческий, железнодорожный техникумы, музыкальное училище, — я перечисляю подробно не для того, чтоб утомить читателя, а для того, чтоб он сам обратил внимание на разнообразие учебного профиля Ленинакана. Город готовит свои кадры по всем нужным ему специальностям; он охватывает профессиональными школами почти всю молодежь своего района. Пожив здесь две недели, побывав на заседаниях в горсовете, на приеме у секретаря горкома, вы не можете не заметить, что город знает, чего он хочет; видит и задумывает надолго вперед, имеет все необходимое у себя. Самостоятелен он и в направлении своего роста. Ереван растет дворцами и виллами вверх, к Канакеру и Арабкиру, подальше от заводов и фабрик. Ленинакан растет вниз, в сторону текстильного комбината, в сторону рабочего района, резко индустриализируясь.

Ленинаканцы сумели угадать в скромном розовом камне, которым крестьяне улицу мостили, строительный материал всесоюзного значения, — и рядом с Ленинаканом вырос «Артиктуф» со своею железнодорожной веткой.

Ленинаканцы на высоте 1500–1800 метров вызвали из земли плод жарких украинских полей — сахарную свеклу, чтобы создать в Армении сахарную промышленность.

Ленинаканцы заглядывают в будущее, готовя среднетехнические кадры, и нет сомнения — запросят и получат в будущем свой собственный вуз или втуз.

ЛОРИ

Дорога «с тяжелым профилем». Алаверди

Рано утром, еще в предрассветном сумраке, поезд отходит от Ленинакана. Поздно досыпать ночь, да и редко кто из пассажиров откажется здесь от удовольствия поглядеть в окно. В полутемноте исчезает лента Ширакского канала. Приближается перевальная точка пути, от которой дорога резко поворачивает направо, к востоку, уходя от турецкой границы. Станция Джаджур (высота около 2 тысяч метров) — известковый завод. По изменившемуся стуку колес, по вспыхнувшему ожерелью лампочек угадываешь вхождение в туннель. Он очень длинен — 2990 метров. Пока поезд берет его протяжение, быстро прорезывая под землею горный массив, разверните карту: здесь водораздел между двумя мирами, двумя разными пейзажами.

Внизу, на юге, — Араратская равнина, неисчерпаемая в оттенках и формах, создаваемых тенью горных вершин и плывущих в небе облаков. Здесь, на перевале, — еще Ширак с его суровой бескрасочностью и богатством земли, с туфом в Артике, сахарной свеклой в Ахуряне, торфом в Амасии; голубым цветком льна — редким гостем армянских полей — и в Артике, и в Амасии, и в Гукасяне [166]. Дальше, за туннелем, через несколько станций поезд войдет в узкое ущелье реки Памбак, имея слева от себя Базумский (раньше Безобдальский) хребет, а справа Памбакский.

Пассажиры уже не отходят от окон: перед ними одна из прелестнейших дорог нашего Союза, прославленная не меньше, чем Уфа — Челябинск, названная дорогой «с тяжелым профилем». Мир вокруг вас сузился, стеснился, стал маленьким и уютным. Вдоль полотна запела извилистая горная река, шумная, вспененная; своим шумом она врывается в однообразный стук поездных колес, а на остановках завладевает всем миром звуков, подчиняя и пригибая их подобно тому, как восход луны в небе вбирает в себя и заставляет бледнеть в своем свете слабое сияние звезд.

Так шумен и свеж говор реки на станциях, что вам кажется, — вы у преддверия большой новостройки. На старых здешних платформах, построенных задолго до Октябрьской революции старыми русскими инженерами-путейцами, на платформах, где сама архитектура, общепринятая для всех закавказских железных дорог (стандартная группа железнодорожных зданий, упершихся в высокую стену ущелья, без признака деревни или селения за ними), не говорит ни о какой новизне, ни о каком продолжении, а наоборот, — о тупике, о служебном транспортном назначении, о борьбе с оползнями и ливнями по линии, о неусыпном надзоре за мостами и пролетами, о постоянном уходе за многочисленными после Кировакана туннелями, — словом, о дороге, только о дороге, давно построенной и внимательно поддерживаемой, — казалось бы, неоткуда взяться этому чувству новизны новостроящегося мира. Но два слагаемых порождают его: речной шум и свежие бревна и доски на станционных платформах. Запах свежего леса, очищенного, готового к отправке, резко-озонного, щекочущего ноздри, и плеск воды — настойчивый, высокий приятный уху, — раз захвативши, уже не отпускают вас на всем протяжении этого ущелья. Раскрывается долина Памбака, наполненная гомоном реки и зеленым дымом лиственного леса; наплывает красными черепичными крышами нарядный город-курорт, уже описанный мною выше, — Кировакан.