Педагогическое наследие

— Рааз, дваа — рааз, дваа, — считает первый ученик, а класс в такт пишет.

— Вы открываете окна во время перемены?

С этого вопроса куратор всегда начинает посещение каждого класса, согласно правилу: mens sana in согроге sano {38}.

— Рааз, дваа, — считает, может быть, слишком громко первый ученик.

Положено было, чтобы считал первый или второй ученик.

Куратор склонился к тетрадке Стасика.

— Встань, — приказал учитель.

Стасик встал.

— Ты неправильно держишь ручку. Ручку, когда пишешь, надо держать так. А вы, — продолжал он, обращаясь к учителю, — должны строго следить за тем, чтобы ученики держали ручку так, как следует.

Сделав это, последнее, замечание, сановник хотел было покинуть здание школы, чтобы к часу успеть домой на завтрак.

— Я именно потому и сажаю его на первую парту, что он неправильно держит ручку, — сказал учитель чистописания.

Робкую попытку оправдаться школьные власти сочли за дерзость. Ответ учителя мог означать: «Я добросовестно тружусь на благо вверенной мне детворы», как и: «Знаю, как надо держать ручку и без ваших замечаний». Слушать и не рассуждать — учитель отступил от этого правила и был заслуженно наказан.

Куратор слегка покраснел и, показывая пальцем на вторую и третью парты, сказал жестко:

— Эти не сидят на первой парте, а пальцы держат отвратительно.

И взглянув на часы, вышел, не простившись.

«Строго, отвратительно» — Стасик чувствовал, что над ним нависла грозовая туча.

Стук колес означал, что начальство уехало.

— Осел! — заорал учитель. — Болван! И еще лезет на первую парту!

— Вы меня сами посадили, господин учитель, — говорит Стасик.

— Молчать! На последней лавке будешь на моих уроках сидеть. Попомнишь ты меня. Марш! Лапы вам поотобью, — обратился он уже ко всему классу. — Скоты!

Стасик взял тетрадку и ручку и пошел на последнюю парту.

Стасик, как все в классе, учителя чистописания презирал. Преподает только до третьего класса, оставить на второй год не может; но это «Попомнишь ты меня…». А если скажет директору, что тогда? А учитель в графе «Пшемыский» поставил четыре жирных кола: по предмету и за внимание, прилежание и поведение.

Ученики смотрят на Стася с сочувствием: то, что случилось с ним, могло случиться с каждым из них. Бедный Пшемыский. Во время перемены о нем будут говорить в учительской, вся гимназия, все узнают и станут мстить.

«Что за страшная, страшная, страшная неделя», — думает Стасик.

— Пойдем вместе, ладно? — предлагает Ковальский.

— А, мне все равно, — отвечает Стасик.

Резкий ответ Стасика Ковальского не задевает. Знает, что Пшемыский его любит, а злится, потому что у него горе.

— Дай застегну тебе ранец, — говорит мягко Ковальский.

Стасика его доброта обезоруживает. Они выходят вместе на улицу. Ковальский станет его утешать, и Стасик отвлечется, забудет. Экая важность — чистописание!

Прицепился к ним Малиновский. Дали ему отповедь, но у Малиновского нет самолюбия, и он нахально не отстает.

— Иди себе, иди.

— Запретишь мне ходить по улице?

— Ладно, тащись за нами. Хвост. Собака. Поди сюда — на, на!

Малиновский знает, что они таким манером хотят от него отделаться, и решает их еще пуще разозлить.

— Перейдем на другую сторону, — предлагает Ковальский.

— Вот погодите, я завтра дежурю, так вам отплачу! — кричит Малиновский им вслед.

— Ладно, отплатишь.

С минуту идут молча. Как бы начать так, чтобы не обидеть друга.

— Слушай, Пшемыский, ведь он тебе ничего не может сделать — чего ты его боишься?

— Вовсе я не боюсь, только он постоянно будет придираться.

— А я тебе говорю, что через неделю он обо всем позабудет.

— Да, как же, забудет он, если я буду сидеть на последней парте.

— Так ты не садись. Если тебе что скажет, ты ответишь, что ты близорукий, — вот и все.

— А он, наверно, уже на меня наговорил.

— А я тебе говорю, что нет. Он сам боится дира.

— Так зачем поставил мне четыре кола?

— Вот ты его и попроси, чтобы вычеркнул.

Стасик не отвечает. Потому что навстречу идет девочка в трауре. Всегда ходит по той стороне улицы, а сегодня как раз по этой. Она что — то рассказывает подруге, и обе смеются. Может, у нее умерла всего — навсего бабушка, а то как бы она могла смеяться? Посмотрит на Стася или не посмотрит? Посмотрела. Потом что — то сказала подруге, наверно, про Стася, потому что они оглянулись и рассмеялись. Может, заметила, что он плакал? Хотя он, собственно, п не плакал, только в глазах у него стояли слезы, а от этого глаза не опухают.

— Что? — переспрашивает Стасик.

— Попроси его, чтобы вычеркнул.

— Не стану я просить.

— Чем тебе это помешает?

— Не хочу. Смотри, какая свинья! Сам ведь меня посадил, ему сказал, что нарочно, а потом орет. Словно я его просил.

Под влиянием разговора Стасик успокаивается.

— А это большая звезда, которая у него вместе с орденами, тоже орден? — спрашивает он приятеля.

— Орден, пожалуй.

— Когда он приходит в гимназию, он обязательно должен быть при орденах?

— Пожалуй, нет — только так, чтобы похвастать.

— А может, он — таки должен?

— А кто ему может приказать?

Правда, кто ему может приказать — ему, кого боится даже директор?

— Почему он вошел к нам один, а не с директором?

— Дир хотел с ним пойти, а он не захотел.

— У дира был как раз урок в пятом классе.

— А откуда ты знаешь?

— В раздевалке один ученик говорил… А знаешь, это лучше, что дира не было!

— Ясно, лучше. Еще и ему бы что-нибудь сказал.

На углу они прощаются и расходятся.

Стасик заходит в новую лавочку за тетрадкой.

— Пожалуйста, покажите мне те цепочки, которые дают в придачу к общей тетради.

— Ах, пожалуйста. Правда, красивая? Тяните ее как хотите: не порвется, такая она крепкая.

Стасик не любит, когда с ним говорят на «вы», — ему кажется, что над ним смеются.

Стасик берет простую тетрадку и выходит.

И зачем ему, собственно, цепочка? Ведь не станет же он носить часы на двух цепочках…

Мама надела новое платье, которое портниха испортила, и понадобились две переделки. Портниха вдобавок маме нагрубила. Мама не станет больше ей давать и никому ее не порекомендует.

Мама отправляется с папой на концерт, на который уже не было билетов, и папа еле достал два билета у перекупщика. Тетя хотела, чтобы купили и для нее, но уже не было. У тети дикие претензии, папа не обязан покупать билеты для всех на свете.

Людвикино дело проследить, чтобы Стасик играл на фортепьяно и чтобы дети легли спать самое позднее в десять часов. Если учительница скажет, что Стасик опять не выучил новую пьеску, то мама с ним расправится всерьез. Дети не должны шуметь, и пол не царапать! Лампа чтобы не коптила, Стасик не задирал Юзика, а Зося, если возьмет что — либо с туалетного столика, получит трепку. Никому не открывать даже через цепочку, и чтобы Людвика ни на шаг не смела отлучаться из дома. Стасик выучил уроки?

Мама и папа уходят на целый вечер, это для детей большой праздник. Никто им не мешает играть, иной раз и Людвика принимает участие в игре или рассказывает сказки. Юзик и Зося слушают с волнением, благоговейно, а Стась с виду равнодушно, но и он любит слушать сказки. Самое же главное то, что они одни и могут делать, что хотят.

Мама надела перчатки, а папы все нет. Дети кончают ужинать.

Зося воткнутой в хлебную корочку вилкой подбирает с тарелки остатки масла и крошки котлеты.

— Гляди, я из хлеба сделала щетку.

«Ослица», — думает Стасик.

Юзик тоже сделал щетку из вилки и хлеба.

— Уже обезьянничаешь, — говорит Зося.

Мама и дети проявляют нетерпение.

«Хоть бы уже они пошли», — думает Стасик.

Скрежет ключа. Папа пришел.