В этом году в Иерусалиме

Один мой родственник, в ту пору коммунистический смутьян, ныне компьютерный специалист, ходил от двери к двери, уговаривая голосовать за члена парламента от Лейбористско-прогрессивной партии Фреда Роза [56]. И вот, когда он, стоя на крылечке одного симпатизирующего, как он полагал, коммунистам дома, разглагольствовал о Марксе, Энгельсе и плачевном положении рабочих в Монреале, разгневанная домохозяйка оборвала его на полуслове.

— Может, вы и правду говорите, — не могла не признать она, — но уж вы как хотите, а на этот раз я за него голосовать не буду.

— Это почему же?

— В прошлом апреле его племянница выходила замуж, так на церемонию нас пригласили, а в ресторан — нет. Пошел он куда подальше.

Последний мой год в СШББ я вечерами работал в кегельбане на Парк-авеню — расставлял кегли. Через год, поступив в колледж сэра Джорджа Уильямса, я подыскал работу — писать репортажи для «Монреаль геральд» о всяких мероприятиях в нашем колледже, платили там пословно. Кегельбан платил за десять кеглей три цента, «Геральд» — за десять слов всего два, но высокооплачиваемой работе в кегельбане я, не постояв за ценой, предпочел «Геральд», надо думать, по причине скороспелого увлечения словесностью.

Улица Св. Урбана.

Как и многим бывшим ученикам моего поколения, мне случается шататься по проулкам, где мы играли в хоккей, проулкам, по-прежнему заваленным кучами мусора и дырявыми матрасами, из которых торчат пучки конского волоса. Я неизменно останавливаюсь у бейгельной на Св. Виатёр неподалеку от Парк-авеню. В соответствии с положением о роли французского языка (указ 101) она теперь называется «La Maison du Bagel. Boulangerie» [57]. АМИ [58] на Маунт-Ройял, где мы боксировали в надежде заработать «Золотые перчатки», превратился в «Pavillon Mont-Royal Université de Montréal» [59]. Моя прежняя приходская школа — талмуд-тора, где мы когда-то с грехом пополам осваивали ивритскую грамматику, к счастью, не совсем утратила связь с Сионом. Теперь это École Primaire Nazareth [60]. Всего за квартал, на Лорье, магазинчик Стюарта «Бисквиты», где за два цента давали целый пакет бисквитного лома, — он все еще там. Но табачная и бутербродная лавка Шахтера прямо напротив, в которой вечно торчал мой отец, превратилась в антикварный магазин, где вас обдерут, как липку, и где — хочется думать — всё еще ведут баталии тени былых игроков в кункен. Лорье, что над Парк-авеню, уже не жалкая улочка с лавчонками, где торгуют велосипедами и запчастями. Теперь — это улица изысканных ресторанчиков, бутиков, магазинов деликатесов и книжных магазинов. Господи ты Боже мой, в наши дни всего за два квартала от Св. Виатёр с ее райского вкуса горячими бейглами, и Mehadrin’s Marché de Viand Kosher [61] можно полакомиться горячими круассанами и эспрессо.

Парикмахерскую Джека и Mo, где можно было попутно поставить два доллара на лошадь, вытеснило отделение Banque Nationale de Grèce [62], куда вкладывать капиталы более надежно. На Парк-авеню не найти синагогу «Молодой Израиль». «Риджент-тиэтр» — там я высидел на балконе по меньшей мере четыре сеанса по два фильма в каждом, прежде чем набрался смелости (потихоньку, потихоньку) положить руку на костлявые плечи Ривы Танненбаум, когда же я решился поцеловать ее в щеку, сердце мое бешено колотилось, — вот где началось мое падение в пучину неслыханного разврата, «Риджент-тиэтр» превратился в «Le Пилотку», теперь там показывают завлекательные ножки во «Всестороннем ознакомлении со взлетами и падениями производства чулок и подвязок». «Риальто» на углу Бернарда, тоже стал порнозаведением, тут вам продемонстрируют забористые штучки в греческом вкусе. А на знакомом отрезке Парк-авеню — где наши матери в былые времена долго приценивались к разрозненным чашкам и блюдцам, улице, где пределом греховности было по-быстрому пролистать у газетной стойки на углу последний номер «Эсквайра» в надежде поглядеть на Варгасову красотку [63], — теперь царит кромешное непотребство. Там, где девчонка, выйдя погулять в свитере в облипку, выставлявшем напоказ, чем ее одарила природа, повергала в шок всю округу, теперь можно заскочить, как в «Тайны суперсекса» с их danseuses nues [64], так и в «Экспосекс» — в обоих заведениях вам еще подадут и гамбургеры на обед. В придачу, так они говорят. Но при всем при том Парк-авеню все еще улица хасидских раввинов и их потомства. Прямо за углом Парк-авеню, на Жанне Манс, укоренились могутные последователи Сатмарского Ребе [65], неподалеку от них поселились многочисленные приверженцы Любавичского Ребе. Мальчишки в кипах, с пейсами поют хором:

Те, кто вырос на Св. Урбана, наведавшись в свой старый квартал, непременно заскочат к «Виленскому» на углу Кларк и Фэрмаунт — полакомиться его фирменным блюдом. А его фирменное блюдо, чтоб вы знали, это ассорти из разных салями, запеченных во вкуснющей булочке. Запивать ее принято домодельной вишневой газировкой прямо у сатуратора.

«Виленским», который обслуживал наш квартал с 1931 года, теперь правит Mo, сын первого владельца. Всю Вторую мировую войну мы кучковались у сатуратора, спорили о политике так, что пух и перья летели. Должны ли союзники открыть второй фронт сейчас, чтобы ослабить натиск немцев на русских, но при этом рисковать жизнями многих юнцов с улицы Св. Урбана, которые пошли в армию?

Постаревшие ребята с улицы Св. Урбана, сорок лет спустя столкнувшись в «Виленском», все еще толкуют о политике, но уже не о войне по ту сторону океана, а о здешнем бедствии — Parti Québécois. Ребята, с которыми я рос — они успели стать отцами и теперь их интересует не какой счет, а какой у них уровень холестерина, — растекаются по углам и перешептываются:

— Ну а ты не собираешься уехать из Монреаля?

— Что ты мне предлагаешь? Драпануть в Торонто, обзаводиться там новыми друзьями, в моем-то возрасте?

В розни между англичанами и французами евреи, такое у них ощущение, очутились в Монреале между двух огней.

— Послушай, — сказал мне старый друг, — я вовсе не думаю, что Parti Québécois — антисемитская партия. Ты только посмотри на лица в первом ряду Ассамблеи, там каждый — ума палата. Они же что-то вроде сионистов у себя на родине. Я вполне понимаю, что им нужно. Головой понимаю. Но знаешь, что я здесь, — он похлопал себя по пузу, — что я нутром чую? Если они получат, что хотят… кто будет виноват — мы, кто ж еще.

Ну а теперь и улица Св. Урбана, и Главная, и Парк-авеню перешли к итальянцам, грекам, португальцам, иммигрировавшим по большей части после Второй мировой войны, и в нахрапистости они евреям былых времен не уступят.

Вот, к примеру, старый проныра Джимми Эссарис. Видный брюнет под пятьдесят с жгучими черными глазами. Джимми родился в фермерской деревеньке в окрестностях Афин, в Канаду приехал в 1951 году без гроша в кармане, ходил взад-вперед по улицам, стучался во все двери, пока наконец не устроился мыть посуду в греческую забегаловку в пригороде Лашина. Ни по-английски, ни по-французски он ни бе ни ме, но уже через пять месяцев дорос до бармена, убедил хозяина торговать круглосуточно и тем самым утроить выручку. Джимми проработал в той забегаловке три года и в 1954-м уже получал сто долларов в неделю.