В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

Вначале перечислю вкратце некоторые самые общие, бросающиеся в глаза особенности и приемы платоновского языка, чтобы в дальнейшем перейти к характерным внутри него деформациям собственно причинного отношения.

Сдваивание значений, "неказистость языка", оживление неживого

Первый из перечисленных приемов иначе можно назвать смешением, контаминацией, объединением в одном выражении нескольких, иногда противоречащих, во всяком случае не объединимых вместе смыслов - ни в представлении, по смыслу, ни даже просто грамматически.[104] Вот иллюстрации такого рода языковой игры. Как нам, к примеру, следует понимать фразу из "Чевенгура"

Прокофий обладал симпатией Клавдюши (Ч) ?

Ее можно осмыслить сразу несколькими способами, либо как:

а) ,[105] или

б) , или

в) , или даже просто как

г) .

Один из стандартных ходов в рассуждениях платоновских героев - это восприятие традиционно неодушевленных предметов как одушевленных, и наоборот. В следующем ниже примере в одном случае (выделено подчеркиванием) происходит персонификация растения (этому служит также и причинность), а во втором имеет место сокращение, эллипсис:

...Соня возвращалась со своих курсов с тетрадкой и лопухом; лопух она сорвала за то, что у него была белая исподняя кожа, по ночам его зачесывал ветер и освещала луна. Соня смотрела из окна на этот лопух, когда ей не спалось от молодости, а теперь зашла на пустошь и сорвала его (Ч).

Использованные здесь слова за то, что заставляют нас посмотреть на лопух как на какого-то сознательного субъекта: раз у него белая кожа на исподней (внутренней) стороне листа, значит это некий поступок, как бы его (лопуха) реальное действие. Да и то, что героине не спалось от молодости, вполне можно было бы выразить на более стандартном, не-поэтическом, обшеупотребительном языке в следующих словах:

Соне не спалось от молодости.

Тут - также характерное для Платонова - опущение, сокращение смысла, "спрямление речи" (Боровой).

Вообще-то, выяснение границ живого и неживого, выяснение "оправданности" проведения таких, а не иных границ человеком - это некая постоянная доминанта всего творчества Платонова (писали об этом: Шубин, Толстая-Сегал, Бочаров, Подорога и др.).

Затрудненная номинация, "вчитывание" дополнительных смыслов

Для героев Платонова (и для автора) сами собой разумеются некоторые весьма странные для обычного человека определения предметов и процессов, что неизбежно толкает читателя на вчитывание каких-то побочных, не выраженных в тексте явно, смыслов. Обычно этого следует избегать - это та "отсебятина", от которой читатель должен, по-возможности, себя оградить. Но в случае платоновского текста у нас просто не оказывается иного выхода. Иначе текст совершенно непонятен или же просто бессмысленен. Так, например,

женщина для героев Платонова это - товарищ специального устройства (Ч), т.е., по-видимому,

;

крестьяне это - люди, привыкшие идти тихим шагом позади трудящейся лошади (К) - значит,

.[106]

(Здесь везде, как мы видим, просвечивает, во-первых, "классовая" точка зрения - т.е. оценка человеку дается по тому, насколько он полезен в общественном производстве, и, во-вторых, везде сквозит некая ирония: во всяком случае, есть явное преувеличение в таком описании.)

У ласточек - под пухом и перьями был пот нужды - они летали с самой зари, не переставая мучить себя для сытости птенцов и подруг (К) - то есть:

.

Иногда подобные вынужденные трудности именования предметов сочетаются с намеренной "ошибкой" в их категоризации (Кобозева и Лауфер; Бобрик) или даже изменением фокусировки взгляда на всю ситуацию в целом со стороны наблюдателя. Такое происходит, когда у Платонова говорится, например:

земляная впадина - вместо просто "яма" (К) - т.е., иначе говоря:

. Или в другом месте:

травяные рощи - вместо просто "трава" (К); или даже:

заросли трав (К), т.е. как будто

.

Многочисленные случаи нарушения привычной для нас "картины мира" в произведениях Платонова описываются в книге (Рабдиль 1998).

Перескок и смещение в причинной цепи событий. Необходимость "достраивать" смысл за автора

В следующем ниже отрывке можно видеть просто пропуск компонента в цепочке нормальных или ожидаемых следствия (S) и причины (P), то есть S(P:

На сельских улицах пахло гарью - это лежала зола на дороге, которую не разгребали куры, потому что их поели (Ч).

Более обычно было бы сказать так (ниже в квадратных скобках пропущенные в тексте звенья рассуждения):

Золу на дорогах куры [по-видимому, давно] не разгребали (s), [да и вообще кажется никаких кур вокруг не было видно (S) ], потому что их [просто давно всех] съели [местные изголодавшиеся крестьяне] (Р):

т.е. в сокращенной записи[107]: (s > S) ( P

Но ведь странно объяснять то, почему куры уже не разгребают золу (на деревенской дороге), тем что эти куры (все до одной) съедены: тогда уж скорее надо было бы объяснить, почему именно - съели кур (а не зажарили, например, бифштекс и т.п.) - Именно потому, что в деревне наступил страшный голод, из-за засухи, и вообще все съедобное давно уже было пущено в ход (это - R, или реальное, но опущенное здесь в тексте объяснение, или действительная причина события-следствия S, нуждающегося в таковом объяснении: но это R становится ясно только из контекста). Платонов использует тут пропуск, как бы требуя от своего читателя произвести указанную подстановку, да к тому же нагружая ее вставным обобщением (s > S). Эффект неожиданности от "смещенного" таким образом объяснения заключается в том, что разгребание курами золы на дороге (в поисках крошек пищи) представляется хоть и вполне обычным событием в рамках сельского пейзажа, но отсутствие самих кур в данном случае как-то уж очень неестественно ставить в зависимость от такого - безусловно редкостного явления, как их полное истребление деревенскими жителями. Получается как бы обманный риторический ход - объяснение более простого, в то время как более сложное оставлено непонятным. При таком перескоке в объяснении главное-то и остается в результате скрытым, недоговоренным, предоставленным самому читателю - для "додумывания" и разгадывания, на свой страх и риск.

Если посмотреть несколько шире, то в приведенном выше примере Платонов пользуется не своим собственным, каким-то уникальным, характерным только для него приемом, а уже вполне апробированным в литературе. Мне кажется, можно сравнить это с тем, что делает Гоголь, например, в описании ворот, которые видит Чичиков перед домом Плюшкина. Здесь происходит приблизительно такое же смещение в цепи нуждающихся в обосновании фактов, и при этом основной акцент (вместе с читательским вниманием) перемещается с основного события действительно нуждающегося в объяснении - на некое второстепенное, как бы "подставное", или "подложное" событие в качестве причины:

...В другое время и они [ворота] были заперты наглухо, ибо в железной петле висел замок-исполин.

Ведь здесь придаточное, которое следует за союзом ибо, выступает обоснованием не того факта - как можно подумать вначале - что:

вообще всегда были у Плюшкина на запоре>, т.е. запирались во все остальное время, кроме того, когда на них смотрят герой вместе с рассказчиком (и ворота когда вдруг оказались открыты), или даже выяснению того (более общего) вопроса, почему именно это, то есть

?

Эти вопросы только ставятся, т.е. исподволь, невольно пробуждаются в душе читателя, но не получают здесь явного ответа. (Быть может, это надо считать риторическим нагнетанием давления - на бессознательное читателя.)

Объяснения этих, наиболее, казалось бы, релевантных в данной ситуации фактов так и не приводится. Приводимое у Гоголя в качестве "объяснительного" придаточное предложение поясняет, на самом деле, только то, что ворота, можно было запереть наглухо, т.е. так, чтобы открыть их не было уже никакой возможности. Перед читателем хоть и мелкий, но обман ожиданий, возникающий из-за расхождения - между первоначально сложившимся в сознании и окончательно представленным в тексте актуальным членением предложения. То же самое и в приведенной ранее фразе Платонова, где объяснение давалось вовсе не тому, что, по нашим понятиям, в таковом объяснении нуждается. Такого рода своеобразных понуждений читателя к собственным размышлениям над сказанным со стороны автора множество в любом произведении Платонова. Вот более простой пример, на этот раз из рассказа "Государственный житель":