Созидательный реванш (Сборник интервью)

— Так что ж вы переживаете из-за маленькой кучки богатых?

— Кто переживает? Я лично не переживаю. Я, когда описываю какой-то социальный слой, оцениваю объективно. Когда мне выражают недовольство по поводу, так сказать, аморальности героев моих книг, я говорю: ко мне-то какие претензии? Они так живут! Дело в том, что безнравственность, которая необходима для зарабатывания денег в наше время, особенно в девяностые годы, она же невольно и на семейно-брачные отношения распространяется. Так же не бывает, что я вот погноблю своих партнеров, стырю из бюджета, откушу у стариков, а приду домой и превращусь в идеального, высоконравственного человека. Большие деньги развращают. И поскольку эти люди на виду, то их материальные и моральные ценности (или антиценности) непроизвольно проецируются на массы как образцы, как пример для подражания, незаметно расшатывая основы семьи.

— Но вот же Роман Абрамович долго и счастливо жил с супругой и нарожал пятерых детей.

— А потом бац — и ушел-таки к молодой.

— Что делать, если любовь…

— Честно говоря, меня не интересует личная жизнь конкретно этого олигарха. Он меня вообще мало интересует. Мне интересен человек, разбогатевший творчески, а не тот, которому сказали «Подержи, мы потом заберем!» Но то, что обладание большими средствами (причем не заработанными, а полученными, не будем говорить, от кого и для чего) меняет психологию и жизненные ценности, это факт. Если человек может удовлетворить любую свою прихоть — менять яхты за миллиард долларов, — то почему нельзя поменять семью? Какие здесь нравственные тормоза: моральные обязательства перед женщиной, детьми? От них нельзя откупиться, выделив роскошное содержание?

— Однополая любовь, о которой вы одним из первых заговорили со сцены (пьеса «Женщины без границ»), это тоже признак кризиса семьи?

— Эта тема у меня возникает и в других вещах. Так или иначе. Я считаю, что однополая любовь — она в нашем нынешнем обществе занимает довольно значительное место. Собственно, явление это всегда было. Почитайте античные тексты. Другое дело, что в какие-то времена оно пряталось, камуфлировалось. Известно ли вам, что гомосексуализм в закрытых мужских учебных заведениях был бичом викторианской Англии, которая считается образцом пуританской морали? И только отдельные случаи, как с писателем Оскаром Уайльдом, которого за это посадили, становились причиной публичного скандала.

Опасность, на мой взгляд, сегодня заключается в том, что эта сторона жизни из маргинальной превращается чуть ли не в генеральную… И так это все подается, что человек с нормальной сексуальной ориентацией начинает себя чувствовать вроде как ущербным… Надо понимать, что отношения, которые способствуют продолжению рода человеческого, — норма. Остальное — виньетка (даже очень красивая) на бесплодных полях. Это антинорма. И путать не надо.

В пьесе «Женщины без границ» я показываю героиню, которая ушла от нормы из-за недостатка мужской любви. И это едва не закончилось для нее катастрофой.

— Экономисты говорят, что в финансовом кризисе мы достигли дна и вроде бы уже начинаем всплывать. А когда закончится девальвация семейных ценностей?

— Кризис семьи — он цикличный. И, как правило, связан с кризисом самой цивилизации. Долгое время семейно-брачные отношения носили жесткий контролируемый церковью характер. Причем иногда чересчур принудительный. Скажем, на Руси был такой типичный случай: все пошли к причастию, и стоит дюжина смущенных молодоженов — не пускают в церковь! И все идут и над ними издеваются. А почему их не пускают? Потому что они в пост не удержались и согрешили.

— Кто-то видел, что ли?

— А нельзя было скрывать! Мораль-то какая была: Бога не обманешь. Это не партком ведь. Это же Бог! Тоже крайность, но она была реакцией на абсолютную предхристианскую вседозволенность… Видимо, мы сейчас опять вступаем в период этой вседозволенности, которая закончится завинчиванием семейно-сексуальных гаек ради спасения человечества как рода. Логика вещей подсказывает, что так должно быть.

— А может, просто времена меняются?

— Они уже менялись. Вспомните свободу личных отношений, которая практиковалась и пропагандировалась интеллигенцией в пред- и послереволюционные 20-е годы в нашей стране. А потом вынуждены были опять возвращаться к традиционной семье.

— Что нас ждет в недалеком будущем — патриархат или матриархат?

— Тенденция — к увеличению роли женщины. В семье, в обществе. Это очевидно. И я вижу, что отношения в семье сейчас — у моей дочери, у молодых знакомых — они другие. Не такие, как у нас, скажем… У нас больше патриархальности. Но это такой остаточный, очень либеральный патриархат. В отличие от семьи моих родителей, где мужской авторитет был уже не террористический, но достаточно жесткий. А у моих рязанских дедушек и бабушек он был такой просто беспрекословный.

— А в семье дочери вашей уже матриархат?

— Не то чтобы, но уже практически равные партнерские отношения. А есть семьи, где давно царит настоящий матриархат. Там жена и зарабатывает больше, и принимает решения.

— Есть такая точка зрения: когда жена командует — семье копец… Женщина все разрушает.

— Почему? Все зависит от мужчины. Если подобное положение его устраивает, то это семью укрепляет. А если нет, он разводится и ищет себе другую женщину.

— А может, она и не хочет вовсе доминировать, просто мужики измельчали…

— Да, есть мелкие мужики. Есть женщины с железякой внутри. Но для этого и существует выбор — найди свою половину! Одной женщине нужен измельчавший мужик, чтобы командовать, а другой — гигант, чтобы повиноваться.

— А вот еще скажите честно: вы своих героев наделяете какими-то собственными чертами? И нет ли в ваших книгах «биографических совпадений»? Юрий Михайлович, колитесь!

— Опять вы про «семейные тайны Полякова»? То, о чем мы сейчас говорим, называется «личная жизнь». А исподнее трясти, по-моему, очень дурно. Я вообще не понимаю некоторых моих творческих коллег, которые охотно рассказывают о своих личных заморочках. И, как правило, этим пытаются восполнить невнимание, иногда вполне заслуженное, к их собственно творчеству. Та часть бытия, которую я готов сделать публичной, есть в моих книгах. Можно сесть и прочитать.

— Ладно, почитаем…

«Наступила эпоха советского ренессанса»

— Я заметила у вас на столе верстку со статьей Виктора Ерофеева. Вы, кажется, его недолюбливаете — или я ошибаюсь?

— А какое это имеет отношение к газете? Да, как писатель — я его эстетический и политический антипод, но как главный редактор литературного издания должен свои личные амбиции задвинуть. Если печатать только друзей, кто это будет читать?

— Вы производите двойственное впечатление — грустного писателя и благополучного человека. Как писатель, вы все время недовольны.

— Профессия у меня такая. И, конечно, я не чувствую себя благополучным человеком. У меня масса проблем, как у всех. Просто есть два типа поведения. При советской власти был распространен тип писателей, ходивших с таким выражением лица, как будто им стамеску в печень воткнули. И им давали все, что они просили. А был другой тип литераторов, которые, даже когда им было хреново, как мне в 80-е, когда мою прозу запрещали, выглядели нормально. Почему-то американских деятелей культуры мы уважаем, когда они держат лицо. А в отношении своих любим, когда они ходят с козьей мордой.