Россия перед лицом истории: конец эпохи национального предательства?

Прежние системы взаимодействия общества и живущих в нем религий, оформленные в государственные институты, этому взрыву не соответствуют и прогибаются под его давлением самым разнообразным образом, который часто вызывает общественный протест сам по себе. Стоит вспомнить передачу церкви школ, музеев и детских садов, строительства «гундяевок» (как успели окрестить в Москве «храмы шаговой доступности») и мечетей (стихийный митинг против одной из которых под неформальным лозунгом «Мы хотим остаться братьями с мусульманами» собрал в тихом Митино более 2 тысяч человек), введение в школах преподавания основ религий. Атеисты увидели в последнем мракобесие и ущемление их прав, государственно мыслящие люди — усугубление раскола общества по религиозному принципу, а многие верующие родители — наглое и ничем не спровоцированное покушение на чистоту веры (ибо они вполне разумно предпочитают, чтобы их детей учил по выходным доверенный священник, а не непонятно кто, взявшийся неизвестно откуда).

Этот список можно продолжать долго, но главное не в бесконечно разнообразных и крайне интересных самих по себе фактах, а в том, что они означают: прежняя система взаимодействия религий и общества, закрепленная государственными институтами, сформировавшаяся в позднесоветское время, категорически не соответствует реалиям религиозного возрождения и становится неадекватной, а часто и попросту вредной.

Значит, чтобы она не разрушала общество, а укрепляла его, ее надо менять.

Хочу подчеркнуть: данный материал ни в коей мере не посвящен внутренним проблемам тех или иных церквей, которые тоже болезненны для общества. Речь идет лишь о институционализированных государством механизмах взаимодействия общества как целого с его конфессиональными частями.

Если судить по интернет-опросам, охватившим почти 5 тысяч человек, то, несмотря на их понятную нерепрезентативность, общество демонстрирует поразительное единодушие в своем отношении к общественному положению церквей: 55 % полагает, что они должны быть «полностью отделены от государства и быть равноправными с другими общественными организациями».

22 % высказалось за контроль государства над церквями в той или иной степени: 10 % — за советскую модель, при которой «церковь формально независима от государства, но на деле жестко контролируется им», по 6 % — за существование церкви в качестве части департамента Минюста и за отделенность церкви от государства при праве последнего запрещать священнику проповедовать.

10 % опрошенных высказались, напротив, за контроль церкви над государством: 7 % в моральном плане и лишь 3 % — непосредственно (что меньше заявивших о безразличии к теме — 6 %, и о затруднениях с ответом — 5 %).

Однако принципиально важно, что это стремление общества, в целом выражаемое чеканной формулой «церковь отделена от государства, а школа от церкви», не имеет никакого отношения к сегодняшней реальности.

Сегодня церкви являются отнюдь не «обычными» некоммерческими организациями: они не подлежат основной части регулирования в этом качестве, в определенной степени неподсудны гражданскому суду, не платят налогов и, соответственно, не несут ответственности перед обществом, к которому они принадлежат и в котором они функционируют.

Эта исключительность была естественной и оправданной для «эпохи большого извинения», которой стали 90-е и «нулевые»: исключительные экономические и административные преференции церквям были формой компенсации за их ограничение в позднесоветский период.

Вместе с тем все более агрессивная экспансия религиозных фундаментализмов, в принципе не принимающих Россию как единый общественный организм, свидетельствует об исчерпанности конструктивных возможностей этой модели. (Стоит отметить, что возвращение шариатских судов вкупе с убийствами за нарушение религиозных норм «в отдельных регионах», как принято писать на бюрократическом воляпюке, является лишь одним из многих тревожных «звоночков»).

Извинения принесены, — причем не только словом, но и делом, — и Россия уже давно поняла, что требующие от нее превращения всего ее будущего в одно сплошное покаяние за грехи и ошибки прошлого (будь то сталинские репрессии, возмущение аморальным поведением целого ряда предреволюционных служителей культов, или недостаточно гуманное отношение к бандеровским бандитам, которых даже фашисты в деловой переписке называли «дикими зверями»), как правило, просто хотят ее убить.

Религиозная жизнь в той степени, в которой она влияет на общество (а благодаря религиозному возрождению она стала влиять на него весьма значительно), требует государственного регулирования точно так же, как и все остальные сферы жизни об щества, — и старые механизмы этого регулирования изжили себя вполне наглядно.

Вместе с тем прямой переход к реализации устремлений общества по обеспечению независимости церквей от государства (включая их независимость от государственной помощи и преференций) представляется, с одной стороны, чрезмерно резким сломом реальности, а с другой — нарушением давних культурных традиций.

Не будем забывать, что православие, например, по самой своей природе культурно сращено с русской государственностью, а с исторической точки зрения во многом прямо и непосредственно творило ее. Ислам также официально выполнял многие функции государственной власти в нашем сегодняшнем понимании (например, судебные), — и этот список, вероятно, можно продолжить.

Однако близость к государству, принятие на себя определенных государственных функций должно сопровождаться и принятием встречных обязательств, и соблюдением определенных ограничений, важных для сохранения целостности общества. Важно и то, что это принятие и соблюдение могут быть только строго добровольными.

Поэтому для государства, осознающего описанные выше проблемы, было бы разумно предложить конфессиям, — и в целом, и на уровне отдельных церковных общин, являющихся основой всякой церкви, — сделать добровольный и свободный выбор между независимостью и свободой от общества в лице государства и симфонией с ним.

Разумеется, этот выбор можно будет сделать только один раз, поэтому на него нужно отвести достаточное для размышлений и консультаций время, — от трех месяцев до года.

Независимая от государства церковь или община должна быть обычной некоммерческой организацией, на общей основе платящей налоги с хозяйственной деятельности и имущества, регулярно и подробно отчитывающейся перед Минюстом и в случае получения иностранной помощи подпадающее под пресловутую норму об «иностранных агентах». Государство не имеет право вмешиваться в ее внутреннюю жизнь так же, как оно не имеет право вмешиваться во внутреннюю жизнь любой другой некоммерческой организации. При этом в рамках организаций гражданского общества представители этой церкви или общины могут взаимодействовать с государством, — так же, как и представители других НКО.

Для церквей или общин, по тем или иным причинам считающих отделенность от государства неприемлемой для себя, должен быть предусмотрен путь симфонии с ним, предусматривающий четко проработанные институциональные механизмы взаимодействия.

Светский характер государства, единственно возможный в многоконфессиональной стране, а также преобладание православия и ислама заставляет обращаться к опыту соответствующих светских государств.

Наиболее интересным с этой точки зрения представляется опыт Греции и Турции — в немалой степени потому, что эти страны, люто воевавшие друг с другом, сложившиеся в своем сегодняшнем виде именно в ходе этой войны и находящиеся в состоянии «холодной войны» и по сей день, создали весьма схожие механизмы взаимодействия церкви и государства.

С одной стороны, церковь не платит налогов за хозяйственную деятельность, связанную со священнослужением, и во многом выведена из стандартного «светского» регулирования. Священники как «пастыри душ» получают зарплату от государства, а не вынуждены «жить с прихода», в депрессивных районах напоминая порой голодающих учителей 90-х, а в богатых — олигархов. Публичные же высказывания против религии (как, впрочем, и против государственного строя) формально являются тяжким преступлением (хотя на деле оба эти правила соблюдаются редко).