Живые и мертвые классики

Но взгляните, Михаил Васильевич, на родной народ. В советское время он увеличивался в год на 800 тысяч душ, а ныне убывает на эти же 800 тысяч — это жизнь или выживание? «Правда» 9 июня сообщила, что рабочие Ясногорского машиностроительного завода Тульской области недавно многодневной голодовкой выбили у хозяина завода зарплату за 2004 год. А ведь уже середина 2006-го. И не похоже, что рабочие скоро получат свои кровные 25 миллионов рублей за последние полтора года. И 12 июня, в День России, когда вас под гром музыки и брызги шампанского чествовали в Кремле, эти несчастные люди вновь объявили голодовку. Они живут или выживают? Вот он, наглядный пример грабительской антинародной приватизации, о благодетельности которой не устает врать нам Чубайс и его племя.

Вы сказали, что Девятая симфония Бетховена с хором на текст оды Шиллера «К радости» ваше любимое произведение, ибо это призыв к единению и братству всего человечества. Прекрасно! А решились бы вы поехать с этой симфонией к тем тульским рабочим? Как бы они, голодные отцы голодных детей, встретили призыв к братству и единению со своим хозяином?..

А что конкретно вы имели в виду, когда сказали: «Я вижу, что в России все больше и больше внимания уделяется культуре. Этот вопрос становится одним из главных». Где вы это видите? Не правильнее ли сказать, что в России все больше и больше неграмотных, беспризорных, все наглее и наглее на первый план лезет бездарность, все громче и громче вопит с телеэкранов, со сцен и эстрад пошлость. «А пошлость, — сказал недавно в «Правде» ваш знаменитый собрат Владимир Иванович Федосеев, руководитель и главный дирижер Большого симфонического оркестра им. Чайковского, — пошлость отравляет. Телевидение, единственный вне Москвы источник культуры, загажен. То, что несет он, заставляет вспомнить предостережение Л.Толстого, который сказал: «Что стало бы с нами, если бы музыка нас покинула».

Как странно! Два современника, два знаменитых, всемирно прославленных русских музыканта и так по-разному видят одно и то же у себя на родине… Неужели все дело в том, что Владимир Иванович старше на двадцать пять лет и в тридцать стал коммунистом?

И еще он сказал в «Правде»: «В других сферах жизни тоже творится нечто ужасное… Некоторые министры — просто враги своего народа и своей страны, — необразованные, непонимающие, нечитающие. И они сегодня командуют. Есть и запал такой — убить все национальное, все русское…»

Говорить много об Алексее Баталове излишне, — кто ж его не знает по фильмам «Летят журавли», «Мать», «Дело Румянцева», «Семья Журбиных» и множеству других прекрасных советских фильмов. Свое выступление он закончил полными национального достоинства словами Пушкина: «Клянусь честью, что ни за что на свете не хотел бы я переменить Отечество или иметь другую историю наших предков, чем та, какой нам дал ее Бог». Отлично! Слова эти широко известны и многократно цитировались, но то, что они прозвучали ныне под кремлевскими сводами и были брошены в лицо сидящим в зале политикам вроде того же висельника Чубайса и историкам-хохмачам вроде Радзинского, — это дорогого стоит.

Досадно только, что историю сосем недалеких наших предков Алексей Владимирович представил крайне односторонне: свел ее, как это особенно старательно делают его коллеги в кино, к репрессиям. Точнее говоря, он принялся рассуждать о том времени, когда «из дома выгоняли Капицу, когда Ландау и т. д. и т. д. Я уж не говорю о Шостаковиче, у которого был сумбур вместо музыки… Ахматова, никогда не собиравшаяся уезжать из осажденного Петербурга…».

Выступая с такой высокой трибуны, надо взвешивать каждое слово. О каком Капице тут речь? Кого выселяли? Из какого дома? Когда говорят просто «Толстой», то хотя их в русской литературе было три, причем, два Алексея и два Николаевича, все понимают, что речь идет о Льве Толстом. Так и тут: когда говорят просто «Капица», тем более в такой день и в такой аудитории, то, естественно, все думают, что имеется в виду Петр Леонидович Капица (1894–1984), знаменитый ученый, дважды Герой Социалистического Труда, дважды лауреат Сталинской премии, Нобелевский лауреат. Хотя широко известен и его сын Сергей Петрович, член-корреспондент РАН, физик, ведущий телепрограммы «Очевидное — невероятное». Но Баталов, видимо, мимоходом и невнятно упомянул третьего Капицу, Петра Иосифовича, не очень известного ленинградского писателя. Его в этой аудитории едва ли кто знал, и, пожалуй, все подумали о знаменитом ученом. А так как Петр Леонидович с 1921 по 1934 год жил в Англии, то кто-то, может, решил, что его-то и «выгоняли из дома». Таких спешу успокоить: это была длительная научная командировка.

А с писателем Капицей дело совершенно непонятное. В наше советское время никого не выселяли. А если его действительно выселили, то, разве что, по той причине, что он незаконно въехал в чужую квартиру. Такие дела случались. Почитайте в «Мемуарах» Эммы Герштейн, как в 1933 году Мандельштамы, даже не внеся паевой взнос в жилищный кооператив, захватывали квартиру в кооперативном доме в Фурманном переулке: «Энергия Мандельштамов преодолела все препятствия… По действовавшим тогда законам жильца нельзя было выселить, если на спорной жилплощади уже стоит его кровать. Надя прекрасно это знала, и как только был назначен день общего вселения, она с ночи дежурила у подъезда, поставив рядом с собой пружинный матрац. Утром, как только дверь подъезда открыли, она ринулась со своим матрацем на пятый этаж (дом без лифта) и первой ворвалась в квартиру. И вот врезан замок. Вселение совершилось. Квартирка казалась нам очаровательной» (с. 40)…

Я не раз бывал когда-то в этом большом доме в переулке у Чистых прудов в квартире 11 на первом этаже как войдешь направо: мы собирались здесь беззаветной литинститутской компашкой у нашей однокурсницы Люды Шлейман, дочери переводчика Павла Соломоновича Карабана, тихого славного старичка.

Эмма Григорьевна ошибалась насчет всемогущества поставленной кровати — не было такого закона, но, тем не менее, Мандельштамов не выселили.

Но откуда же именно выселили писателя Капицу? Он жил в Ленинграде на Малой Посадской, дом 8, потом — на ул. Ленина, 34, на Кронверкской, 29, на ул. Скороходова, 30. А может, и еще где-то. То есть лет за двадцать сменил 4–5 квартир. Трудно допустить, что квартиры были все хуже и хуже, а не наоборот.

Баталов назвал еще Льва Ландау. А что было с ним? Этот академик в тридцать восемь лет, Герой Труда, трижды Сталинский лауреат да еще и Ленинский, и Нобелевский, — чем он пострадал, как его терзали? Человек экспансивный, неуемный, он однажды между двумя научными достижениями и двумя премиями вдруг вдарился в антисоветчину, сочинял какие-то антисоветские бумаги, — ну и однажды на рассвете к нему постучали в дверь, возможно, посидел недели две-три в скуповато освещенной комнате, и по просьбе того же Капицы был отпущен получать очередной орден или премию. Только и всего. Стоит ли вспоминать об этом спустя полвека да еще в праздничный день и в таком зале?

И Дмитрия Дмитриевича Шостаковича шестикратного лауреата Сталинской премии, Героя, председателя Союза композиторов РСФСР и депутата Верховного Совета, во избежание репутации демагога тоже не следует изображать жертвой «сталинских репрессий». Ведь Баталов сказал так, словно вся его музыка была объявлена сумбуром. На самом деле это относилось к его опере «Катерина Измайлова», которую четыре года безоглядно нахваливали, поставили и у нас и на Западе многие театры, а потом вот эта достопечальная статья в «Правде» — «Сумбур вместо музыки». Что тут удивительного? Шостакович — гений. Не один его собрат пережил нечто подобное. Даже Пушкин в последние годы жизни знал и поношение и ухмылки: «Исписался…»

И все многочисленные премии, ордена, высокие звания и должности, как из рога изобилия, посыпались на композитора именно вскоре после разноса этой оперы.