Пророки и поэты

образования, сумел силой своего духа (genius) достичь столь многого,

что забрал себе все похвалы, не оставив ничего тем, кто появились

после него.

Мачадо:

Необыкновенное богатство лексики, раскованность синтаксиса,

обилие косвенных, даже эллипсических выражений, в которых содержится

больше того, что говорится.

Известный лингвист М. Мюллер подсчитал, что если словарный запас Теккерея составлял 5000, Мильтона 7000 и Гюго 9000 слов, то Шекспир пользовался небывалым количеством - 20 000 - слов!

Слово Шекспира очень чувствительно к ситуации, настроению, характеру.

Важнейшую особенность стиля "Отелло" исследователи находят в том,

что возвышенная, плавная, музыкальная речь благородного мавра, после

того как Яго отравил его сознание ревностью, уступает место иному

словесному и образному строю. Речь Отелло становится отрывистой,

яростной. Возникают образы зверей, скотства, дикости. Но в финале,

когда герой сознает свою роковую ошибку и узнает, что Дездемона была

верна, его вера в любовь и человечность восстанавливается, а речь

снова обретает возвышенный и благородный характер.

Чувство слова - удивительное, неподражаемое! Не язык - словесная игра! Столь неисчерпаемого лингвистического богатства не знала последантовская европейская литература.

Каламбуры, игра ложной этимологией, эмблемы, перестановка слогов, изощренные метафоры, полисемия, обыгрываемая многозначность слова, квиблы, словесные игры, conceit, кончетти, эвфуистические параллели и антитезы, метонимия, симметрические междометия, синонимика, разнозвучия, средства уплотнения и разрежения лексики, семантическая гибкость слова, широта словаря...

Даже лучшие переводы не в состоянии передать это богатство.

Как Джойс в потоке сознания, так Шекспир в драмах не пользовался знаками препинания. Их расставили позже.

Как Джойс, Шекспир - ловец слов, искатель жемчугов слов, нанизыватель этих жемчугов в цепи и ожерелья, златокузнец отточенных фраз, искусный фехтовальщик, жонглер, эквилибрист фразами и словами. Благо, богатый полисемией и омонимией английский - прекрасная почва для квибблов, эвфемизмов, каламбуров, острот.

Читатель из трагедии, виттенбергский студент Гамлет, беседуя с

книгой, желчно ее попрекает: "Слова, слова, слова" (words, words,

words), что звучит почти как (world, world, world). Но писатель

комедий Шекспир очень любит слова, слова, слова. Сэр Фальстаф

старается отождествить хотя бы звуково "good words" (добрые слова) с

"good worts" (разросшаяся трава). И действительно, слова и словарь

великого комедиографа растут очень буйно. Костард, обращаясь к

маленькому пажу по имени Моль (мы уже с ним знакомы), говорит: "Этакое

какое-нибудь слово honorificabilitudinitatibus будет повыше тебя

ростом, малыш ("Напрасный труд любви", V, I). И временами кажется,

будто фразы действительно перерастают самих неутомимых комедийных

фразеров Шекспира. Периоды подвязываются к периодам, как лестница к

лестнице; гиперболы, раздуваясь, подобно глубоководным рыбам,

вытянутым на поверхность, готовы лопнуть; словесное бильбоке

подбрасывает и ловит омонимы; неутомимые квиббли и джоки сшибаются

лбами. Многих, и притом самых почтенных, критиков это приводило к

брюзжанию и попрекам. Так, даже терпеливейший Семьюэль Джонсон и тот

журил полуторастолетний прах Шекспира: "Игра словами для Шекспира то

же, что блуждающие огоньки для путника; они сбивают его с пути и

заводят в трясину... Игра в слова была для него роковой Клеопатрой,

ради которой он готов был забыть весь мир, ничуть при этом не жалея о

забытом".

Действительно, игра словами играет автором игры слов. Он увлечен

фразеологической пиротехникой. Потешные огни лексем, переливы гласных

и согласных, пафос восклицательных знаков и зигзаги периодов властвуют

над писателем.

Аллитерация, звуковые повторы всегда играли значительную роль в английской поэзии. До Шекспира к ней часто прибегали Чосер, Спенсер, Лили, Сидней с целью усиления интонационно-смысловой структуры стиха и экспрессивности поэтической речи. Но именно Шекспир научился ткать сложные и яркие узоры звуковых повторений, не только интересные сами по себе как формальные свидетельства поэтического мастерства, но служащие усилению поэтической выразительности и эмоционального воздействия на подсознание слушателя.

В поэтическом арсенале драматурга аллитерация играет такую

значительную роль именно потому, что она дает возможность в пределах

небольшой по размеру фразы, строки или стихотворения использовать

дополнительные средства выражения чувств, эмоций, настроения

гармонического звучания таким образом, что их сложный характер

воспринимается более рельефно, синтетически, как одно целое, и мы как

будто видим, слышим и чувствуем, о чем говорит поэт. В этом большое

художественное значение аллитерации в драматических произведениях

Шекспира.

Особенное чувство ритма и симметрии, своеобразного "перекликания"

слов достигается благодаря регулярной аллитерации, при которой

корреспондирующие звуки размещаются в интервалах с почти

математической точностью.

Интересным примером аллитерации в поэзии Шекспира является так

называемое кольцо, когда слова строки или фразы начинаются и

оканчиваются одинаковым звуком. Этим поэт создает впечатление

своеобразной звуковой "рамки" в оформлении стихотворения...

...особенно характерной чертой стиля Шекспира является поистине

калейдоскопическое разнообразие аллитерирующих звуков...

Мастер ритма и аритмии, Шекспир широко использует ритмический строй стиха для передачи настроения, порядка, хаоса, дисгармонии. Ритм и асимметрия становятся самостоятельными художественными приемами, входящими в художественный замысел, средствами визуализации внутреннего мира человека или структуры бытия.

Бог с вами! Я один теперь.

Какой злодей, какой я раб презренный!

Не диво ли: актер при тени страсти,

При вымысле пустом, был в состояньи

Своим мечтам всю душу покорить;

Его лицо от силы их бледнеет;

В глазах слеза дрожит, и млеет голос,

В чертах лица отчаянье и ужас,

И все из ничего - из-за Гекубы!

Что он Гекубе? что она ему?

Что плачет он о ней? О! Если б он,

Как я, владел призывом к страсти,

Что б сделал он? Он потопил бы сцену

В своих слезах и страшными словами

Народный слух бы поразил, преступных

В безумство бы поверг, невинных в ужас,

Незнающих привел бы он в смятенье,

Исторг бы силу из очей и слуха.

А я, презренный, малодушный раб,

Я дела чужд, в мечтаниях бесплодных

Боюсь за короля промолвить слово,

Над чьим венцом и жизнью драгоценной

Совершено проклятое злодейство.

Я трус? Кто назовет меня негодным?

Кто череп раскроит? Кто прикоснется.

До моего лица? Кто скажет мне: ты лжешь?

Кто оскорбит меня рукой иль словом?

А я обиду перенес бы. Да!

Я голубь мужеством; во мне нет желчи,

И мне обида не горька; иначе,

Уже давно раба гниющим трупом

Я воронов окрестных угостил бы.

Кровавый сластолюбец, лицемер!

Бесчувственный, продажный, подлый изверг!

Глупец, глупец! Куда как я отважен!

Сын милого, убитого отца,

На мщенье вызванный и небесами,

И тартаром, я расточаю сердце

В пустых словах, как красота за деньги;

Как женщина, весь изливаюсь в клятвах.

Нет, стыдно, стыдно! К делу, голова!

Гм! Слышал я, не раз преступным душу

Так глубоко искусство поражало,

Когда они глядели на актеров,

Что признавалися они в злодействах.

Убийство немо, но оно порою