Газета Завтра 899 (6 2011)

В самом деле, в отношении множества иных фигур противоречивой эпохи люди до сих пор небезучастны. Назовешь имя Гайдара или Черномырдина, Горбачева или Яковлева — и получишь живую реакцию, кипение страсти, долгие споры или емкие проклятия.

Но Ельцин — наподобие страшной болезни. Напомнят о нём — и тело пронзает фантомная боль. Даже на ругань не остается сил. Всё, чего хочешь при упоминании его имени, — поскорее забыть, переключиться на другое. Прогнать морок. Умыться ледяной водой, чтобы исчезло наваждение.

Отчего бы это?

Такое бывает — когда посреди повседневности, среди размеренного распорядка твое тело вдруг пронзает дрожь, и мурашки бегут по коже. Это от соприкосновения со смертью. Привет из скорбного мира. Ужаснешься на мгновение этому мимолетному чувству да поскорее возвратишься к повседневности, в царство живых. Любое воспоминание о Ельцине — подобно этому "поцелую смерти", весточке из гибельного десятилетия. Трепет, ужас, безмолвие — и бегом несешься на свет, отдышаться.

De mortius — nihil. И спорить-то не с кем: ничего противоречивого в той личности и той эпохе не осталось. Неприятие 90-х годов — всеобщее; если в народе и сложился консенсус по какому-то основополагающему вопросу бытия, так это в отношении к ельцинскому периоду правления. Ужас и мрак — для девяти из десятка граждан. Тлен, мрак и ужас.

Вновь вернуться в 90-е, запустив на быстрой перемотке "перестройку-2"? Восстановить распад и деградацию? Возродить смерть? Некромантовы планы либеральных стратегов по сотворению голема из мертвой плоти обречены на провал. В гроб не возвращаются. Нация, воскресшая после собственной кончины, больше не умирает. Ну а играющиеся с прахом — заразятся и сами скоро сгинут.

Андрей Фефелов Ельцинские сироты

Некогда, давным-давно, я написал эссе, которое так и называлось: "Дети Ельцина". В нем проводилась нехитрая мысль. Мол, дети Ельцина — это не только его отпрыски, осыпанные бриллиантами и владеющие замками во Франции. Не только пресловутая Семья и её друзья во главе с Ромой Абрамовичем. Не только "хапнувшие" скважины и крупные предприятия олигархи. Не только чиновники, нажившие на взятках колоссальные состояния. Не только криминальные лидеры, развернувшиеся в проклятые 90-е. Не только скурвившаяся (ссокурвившаяся?) интеллигенция, начавшая искусно лизать шершавые пятки разбогатевшим обкомовским боссам…

Потомство Ельцина — это, прежде всего, обворованный, оболганный, лишенный будущего народ: грязные, бездомные дети на вокзалах; обиженные, голодные старики; женщины с растоптанными судьбами; завшивленные обитатели "картонных городов", что возникли на кромке всемирно-исторических свалок.

Между этими двумя бурными ветвями ельцинского корня — нет прямого сообщения. Но всё же они как-то таинственно связаны — одна часть непонятным образом зависит от другой. И не надо быть социологом, чтобы понять: сгинут одни — перестанут существовать и вторые…

Но то, о чем не успел сообщить я в своем эссе — это о третьей, важнейшей линии потомков Ельцина. И эта тонкая линия идет по канве преемственности власти. В каком-то смысле главные фигуранты политической жизни страны являются осиротевшими отпрысками "всенародноизбранного".

И если Путин был лично обласкан и усыновлен отцом российской демонократии, то Медведев, скорее, имеет статус талантливого внука, смело шагающего по пути намеченных дедушкой реформ.

В любом тандеме — пусть даже это будут два безработных клоуна, пьющих водку в мерзлом дворе, — срабатывает непостижимый психологический закон "присутствия третьего". То есть в какой-то момент участникам увлекательного диалога начинает казаться, что на скамейке сидит кто-то еще. И этот невидимый "кто-то" начинает незаметно вторгаться в ткань беседы: чмокать, икать и поддакивать. А потом невидимка вдруг гавкнет и расхохочется, заставив собеседников замолкнуть в изумлении.

Вероятно, во властном тандеме происходит то же самое, но, конечно, на другом, политическом, уровне.

Так, при неизбежных перегрузках и деформациях в напряженной двоевластной вертикали возникает фигура "третьего", явленная в образе восставшего из праха "дедушки Ельцина": "Отчего гробница, / Где мы в покое видели твой прах, / Разжала с силой челюсти из камня, / Чтоб выбросить тебя?" (У.Шекспир).

Таким образом, дуумвират превращается в триумвират. Тень отца Гамлета неотступно следует за правительственными кортежами, витает на министерских заседаниях, навязчиво напоминает о себе в моменты принятия самых важных, как у нас любят говорить, — судьбоносных решений. В определенные ритуальные дни эта тень поднимается темной горой над сонной страной, разрастается до небес, затмевает собой солнце. Потом снова превращается в мутного невидимку, в серые крылья, в чернильный ответ…

Вся новейшая история России показывает: избавиться от наваждения нашим правителям не под силу — подводит родство с призраком. Отказаться от родства — значит лишиться власти. Подтверждать родство с Ельциным — значит постоянно находиться в зоне гравитации того, что можно определить как Черную дыру русской истории.

В романтических английских романах встречается сюжет, повествующий о благородных и утонченных обитателях некоего загородного поместья, несущих на себе непосильный груз родового проклятья. Покуда пращур-упырь каждую ночь выходит из портрета, жители усадьбы обреченно послушны. Они не способны на решительный шаг, но лишь безвольно вибрируют, скованные незримыми, но крепкими цепями. Что ж, видно, родовые пятна ельцинизма исчезнут с чела Родины только со сменой всего общественного строя, всего жизненного уклада.

Режим 1991 года когда-нибудь уйдет в прошлое, а вслед за ним канут в бездну сонмы призраков, первейший из которых — видение старого ревущего медведя, пьяного и на цепи, умело ведомого лихим цыганским табором, аляповато танцующего под нестройные звуки скрипок, гитар и бубнов.

Война, а не шоу

В. АЛЕКСАНДРОВ

"Завтра". Сергей Ервандович, каков, на ваш взгляд, общий итог программы "Суд времени"? Чем она стала для российского общественного сознания? Что показала?

Сергей Кургинян. Она была войной, а не шоу. Идеологической войной. Войной концептуальной, мировоззренческой, политической. Подводя итоги, надо, прежде всего, проанализировать, КАК ИМЕННО эта война велась.

Может быть, впервые в подобной войне мы с самого начала отняли у противника монополию на дискурс. Под дискурсом я имею в виду рациональное, научное знание, опирающееся на безусловные факты и процедуру логического обоснования. Обычно дискурсу противопоставляют миф, то есть священное предание, которое запрещено рациональным образом "расковыривать". До передачи "Суд времени" преобладала другая стратегия ведения военных действий. Державники требовали, чтобы либералы не оскверняли священные мифы. А либералы ухмылялись: "Вот-вот, мифы! Вы носитесь с мифами, как с писаной торбой. А НА САМОМ ДЕЛЕ всё было так-то и так-то".