По железной земле

Такова самая краткая справка о КМА.

И еще одна о том, как здесь добывают и обогащают руду.

Если она залегает неглубоко — от 30 до 200 метров, — то делают вскрышу, то есть убирают мощнейшими землеройными машинами слой прикрывающих ее пород. С глубин в несколько сот метров добывать руду при нынешнем уровне техники можно только шахтами. Первую глубокую шахту будут строить на Яковлевском месторождении.

При открытом способе вскрышу, в зависимости от геологических условий, производят по-разному. Под Железногорском, на Михайловском месторождении, этим занимались экскаваторы и самосвалы, позднее к ним подключились мощнейшие роторные комплексы горно-транспортного оборудования. Возле Губкина в одном карьере действуют подобные же комплексы, в другом — экскаваторы и гидромеханизмы, в третьем — исключительно гидромеханизмы.

Когда порода снята и убрана в отвалы, приходит очередь руды. Обычно сверху лежат богатые руды, ниже — относительно бедные железом неокисленные кварциты. В руде пробуривают скважины, закладывают взрывчатку. После взрыва глыбы богатой руды сахмосвалы везут на дробильно-сортировочную фабрику, откуда прямой путь к домнам.

С бедными рудами сложнее. Их доставляют на горнообогатительные комбинаты, или ГОКи. Для не горняка слово «обогащение» невольно, подсознательно, связывается с прибавлением чего-то. Обогащение же руды, напротив, освобождение ее от лишних для металлургии примесей, превращение бедной руды в концентрат, где железа больше, чем в богатой руде.

Такова самая приблизительная, грубо упрощенная схема.

А в натуре…

Под Губкиным открываются картины потревоженной, вздыбленной природы. Белесая песчаная гряда плотины — и за ней разлив полужидкой грязи, по трубам пригнанной сюда из карьера гидромеханизмами. Белесые же, чуть тронутые прозеленью, сухие отвалы от вскрыши рудника. Снятый и уложенный в небольшие холмы чернозем, который до поры до времени будет лежать, чтобы потом вернуть плодородие землям, отданным сейчас в пользование горнякам.

Но грустные мысли об унылой неприглядности ландшафта рассеиваются, как только оказываешься возле колоссальных карьеров.

Один из них, Южно-Лебединский, даже на технических совещаниях называют короче и поэтичнее: Южные Лебеди.

Это был четвертый карьер, увиденный мною. Пора бы и перестать удивляться. И все же, заглянув в его земные глубины, снова и снова испытал я чувство гордости Могуществом человека.

Стена карьера многоцветна. Тонкий слой чернозема, затем мощный, толщиной в три-четыре десятка метров слой мела, почти такой же слой желтого песка, темно-серые суглинки. И со всем этим справилась вода-работяга, открыв дорогу к лежавшей под спудом руде.

Прямые струи водяных пушек — гидромониторов били в дальнюю стену, подмывая и обрушивая ее. Землесосы всасывали жижу и гнали ее прочь. Никаких других машин для вскрыши породы. Единственный в стране карьер, целиком созданный водой. Да, наверное, и единственный в мире.

Экскаваторы заняты здесь исключительно погрузкой руды в самосвалы. Их цепочка поднимается по дороге из глубин карьера, и такая же цепочка скатывается вниз под погрузку. Руду берут богатую. Значит, карьер, дробильно-сортировочная фабрика — и эшелоны, бегущие к металлургическим центрам страны…

Мой дальнейший рассказ не делится строго по географическим пунктам. Из Губкина — в Железногорск либо в Курск или Белгород, чтобы потом снова вернуться в Губкин и еще раз покинуть его ради Железногорска… Иногда это вызывается попыткой проследить судьбы людей одной профессии, но принадлежащих к разным поколениям, либо работающих в разных районах КМА. В другой раз — желанием показать пути решения проблемы, общей для нескольких мест. Порой — связанностью исторических судеб отдаленных друг от друга городов и селений. Строгие географические и хронологические отграничения, как мне кажется, неприемлемы для огромного территориально и сложного в своей сути народнохозяйственного комплекса Курской магнитной аномалии.

Старые знакомые

Городу Губкину, рожденному рудой на белгородской земле, скоро двадцать. Немногим больше, чем Железногорску, поднявшемуся на курской.

Теперь даже старожилы путают, где было Коробково, где Лукьяновка, где Зареченка, а где — Салтыковка, деревеньки под соломенными крышами, уступившие место городу горняков. Живуча не то быль, не то легенда о том, как помещик Лукьянов проиграл в карты помещику Коробкову половину своей деревни. На ее месте сейчас несколько городских кварталов.

В тридцатых годах, по воспоминаниям ветеранов, вокруг первого копра было в будущем городе два десятка домов, магазин и школа в бывшей усадьбе удачливого картежника Коробкова.

Сейчас в Губкине — за шестьдесят тысяч жителей. Обогнал древние города Белгородщины, названия которых выводили еще славянской вязью летописцы.

Холмы скрашивают однообразие застройки, зеленая пойма речки Осколец подходит к окраинам Губкина. Начинался город на возвышенности, за долиной ручья Теплый Колодезь. Там промышленный район. По гребню — копер, фабричные корпуса, трубы. Когда смотришь оттуда на городские кварталы, ясно различаешь, что губкинская жилая зона как бы сложена из двух разных частей. Одна — привычное городское многоэтажье. Другая — уходящий, теснимый островками такого же многоэтажья, мир шахтерского городка тридцатых — сороковых годов, где дома с садами и палисадниками еле проглядывают сквозь мощные кроны.

Самая новая часть города еще «не притопталась». Дома растут быстро, заселяют их без промедления. Уличное же благоустройство отстает. Чернозем хорош для сада, но не для улицы, да еще если его до этого год-два месили гусеницы кранов и колеса самосвалов. Перед некоторыми подъездами новых домов — деревянные корытца с водой, в них обмывают заляпанные уличной грязью сапоги и сапожки. И посадок на самых молодых улицах маловато. Это особенно заметно, когда приходишь сюда из буйно зеленой старой части города.

«Приграничная» улица Георгия Димитрова — широкий бульвар, деревья в пять рядов, густая тень и ароматы молодой листвы. Название улицы — не просто дань глубочайшего уважения пламенному революционеру. В городе, где работает немало наших болгарских друзей, полки книжного магазина заставлены изданиями на их родном языке, пожалуй, не менее тесно, чем в московском магазине «Дружба». На фасаде достраиваемого жилого дома видишь выложенные цветными кирпичами надписи «КПСС» и «БКП» — Болгарская коммунистическая партия. В фотовитрине снимок: болгарин, молодой и очень серьезный, расписывается в загсе, рядом губкинская девушка в белой фате. Мне говорили в горсовете, что недавно сыграна пятидесятая подобная свадьба.

Пожалуй, самые крупные здания Губкина — филиал Всесоюзного заочного политехнического института, где есть и вечернее отделение, Дворец культуры, а также комплекс зданий научно-исследовательского института по проблемам КМА. То, что наука и культура занимают даже чисто зрительно заметное место в облике горняцкого города — примета наших дней.

Город работящий, хорошо зарабатывающий. По субботам и воскресеньям у каждого третьего молодого парня, прогуливающегося по улице, — орущий транзистор или магнитофон. В дни моей далекой молодости признаком достатка, выставляемого напоказ, были часы. Редкие обладатели сокровища поглядывали на циферблат, неестественно высоко поднимая руку, и так часто, будто время их расписано до минуты. Теперь вместо часов — «Спидолы». Хвастовство орущей «техникой» показалось мне в Губкине единственным признаком провинциальности. И в Москве, конечно, есть любители публичной демонстрации звуковой силы этих адских машин. Но в тихом Губкине, где на деревьях заливаются скворцы, особенно заметны дикость и противоестественность разноголосого, в полную силу, состязания: у кого «диапазонистее», дороже и громче «техника».

Город не идеален, но в общем удобен для жизни, у него хорошие рабочие традиции, сложившийся уклад, налаженный общественный порядок. В центре — нарядные улицы, бульвары, площади, любимые места вечерних прогулок.