Остров без сокровищ

Еще позже капитан предлагает вполне разумный план действий:

«Отпустим матросов на берег погулять. Если они поедут все вместе, что же… мы захватим корабль. Если никто из них не поедет, мы запремся в каюте и будем защищаться. Если же поедут лишь некоторые, то, поверьте мне, Сильвер доставит их обратно на корабль послушными, как овечки».

Никто не возражает. Ни сквайр (он в шоке и самоустранился от командования), ни Ливси. Заметим, что ни о какой эвакуации с корабля речь не идет. Ни при каких условиях. Капитан мыслит логично: на шхуне у них все козыри на руках и нет смысла бежать с нее, обрекая себя на оборону в заведомо менее выгодных условиях.

Матросы съезжают на берег, причем оставляют на борту шестерых. Справиться с ними можно, и появляется выбор: либо захватить корабль, либо дождаться, когда Сильвер успокоит горячие головы. Во втором случае опасность немедленного бунта отпадет и можно спокойно выждать удобный момент и расправиться с главарями заговора. Чего уж проще: арестовать ночью вахтенных, затем блокировать спящих и безоружных матросов в кубрике. Выпускать по одному, допрашивать, отделяя честных моряков от пиратов…

Немедленный захват судна – тоже вполне реальный вариант. Слова Ливси о безветрии предназначены для сухопутных читателей. Но Смоллетт-то моряк! Он что, не знал, что вечером непременно задует бриз? Тот и задул, причем до заката. А команда отпущена на берег до темноты. Вернее, до сигнала, до пушечного выстрела. Если вместо выстрела поднять якорь, кто и что помешает «Испаньоле» уплыть?

Более того – уйти хотя бы от стоянки, унести ноги подальше от высадившихся матросов можно и без ветра! Каким образом, спросите? А отлив на что? В отлив, и мы хорошо это знаем, узкий пролив превращается фактически в реку с быстрым течением. Ну и поднимай якорь, и рули, пока течение несет… Когда до берега будет не треть мили, а две-три, шансы пиратов упадут еще больше: пока они на веслах до «Испаньолы» доплюхают, можно чайку попить, в картишки перекинуться, а уж затем приступать к обороне…

Отлива долго ждать не надо. Отлив, между прочим, начался как раз тогда, когда доктор и его товарищи покидали «Испаньолу».

Но случается странное… Разумный и вполне выполнимый план капитана отчего-то позабыт. Ливси отправляется на разведку и возвращается с бредовой идеей: а оставим-ка мы корабль Сильверу и отправимся-ка сидеть в блокгауз. Там родник есть, прихватим сухарей и свинины дней на десять, перебедуем! Здорово я придумал, правда, друзья?

Трелони не в счет, но что должен был ответить капитан? Наверное, должен был посоветовать Ливси лучше беречь голову от солнца. Перегрелся доктор, солнечный удар схлопотал и неплохо бы ему полежать, отдохнуть… Пилюлю от мигрени скушать.

Но Ливси умудряется как-то продавить свою нелепую идею! Как он сумел?

При помощи сквайра, иначе никак. Смоллетт, на свою беду, слишком привержен соблюдению субординации… А Трелони в таком состоянии, что способен поддержать любую идею. Доктор на него надавил, он и поддержал. Капитан Смоллетт остался в меньшинстве и был вынужден уступить.

Но доктор не перегибает палку. В ялике он вновь уступает командование капитану – лодка перегружена, ей трудно бороться с течением, и моряк Смоллетт лучше понимает, куда рулить в такой ситуации.

Но капитан уже сообразил, кто здесь в настоящий момент главный. Никак не сквайр, полностью отключившийся от происходящего. И Смоллетт отдает приказы сидящему за рулем доктору весьма своеобразно: «Постарайтесь, пожалуйста, и держите прямо против течения. Постарайтесь, сэр, прошу вас…»

Забавно, да? Вот с такими политесами морской волк отдает приказания сухопутной крысе Ливси.

Едва вся компания оказалась на суше, доктор моментально возвращает себе функции командира: «Капитан, – сказал я, – Трелони бьет без промаха, но ружье его хлебнуло воды. Уступите ему свое».

Совсем иной тон, чем у капитана, не правда ли? Никаких «постарайтесь, сэр», «пожалуйста» и «прошу вас». Четкий и недвусмысленный приказ начальника подчиненному.

Пожалуй, хватит примеров и цитат. Уже ясно, кто рулил в тот день не только яликом, но и всей компанией кладоискателей. Кто стал командиром и чей голос был решающим на совете.

Доктор Ливси и никто иной.

Но какая муха укусила доктора на берегу, во время разведки? Отчего он отринул разумный план Смоллетта и буквально продавил свое авантюрное и самоубийственное решение?

Ливси – человек военный. Он прекрасно должен был понимать все невыгодные стороны затеянной рокировки. Должен был – и понимал, коли уж поначалу поддержал капитана.

А затем вдруг резкая смена курса… Должно было произойти нечто неимоверно важное во время разведки доктора, чтобы он так неожиданно перекроил все планы.

Попробуем реконструировать, что же именно стряслось…

Реконструкция № 5. Трудный выбор доктора Ливси

К счастью, Хантер оказался превосходным гребцом и лодка быстро двинулась по проливу в сторону «Испаньолы». Увы, ничем кроме нашего удачного возвращения порадовать своих друзей я не мог.

Надежда, что Хокинс будет ожидать нас в заброшенной крепости, не оправдалась. Планируя поиски клада, мы изначально предполагали использовать под жилье старый блокгауз, обозначенный на карте, и Джим знал это.

Но сейчас, очевидно, не догадался, где мы будем его искать. Или не смог попасть туда, что представлялось более вероятным, учитывая ужасающий предсмертный вопль, заставивший меня содрогнуться.

Ну что же, придется отплывать без Джима. Нельзя подвергать опасности жизни всех ради призрачной надежды спасти одного человека… Капитан уверял, что через два часа поднимется ветер, – и шхуна направится в океан лишь с теми, кто окажется в тот момент на борту. Мы сделали все, что в человеческих силах. И теперь Джиму, если он еще жив, остается лишь уповать на Бога.

С такими невеселыми мыслями я достал трубку, развязал кисет… Табака в нем оставалось совсем мало, и вдруг на ладонь мою вместе с табачными крошками выпал посторонний предмет – клочок бумаги, скатанный в плотную трубочку.

Заинтригованный, я развернул бумажку, покрытую неровными строками, торопливо начертанными свинцовым карандашом.

«Доктор, вы мне не поверите, но то, что я собираюсь сделать, послужит лучшим доказательством моих слов…» – прочитал я с удивлением; опустил взгляд и увидел подпись: «Ваш Джим Хокинс». Действительно, я ведь просил сегодня Джима принести кисет, позабытый в каюте…

Записку я прочел быстро, но очень внимательно. И, вопреки опасениям Хокинса, поверил всему и сразу. Словно передо мной лежала груда разноцветных кусочков смальты, и вдруг неведомым волшебным образом они сложились в мозаичную картину. В крайне неприглядную картину, надо заметить.

Многое стало понятным. И письмо, отправленное в Лондон по неправильному адресу (Трелони сумел тогда объяснить свою ошибку довольно убедительно), и странная уступчивость сквайра во время дележки ненайденного сокровища, и его расспросы о моих делах, не имевших к Трелони никакого отношения, и мрачные, неприязненные взгляды негодяя Редрута, порою перехватываемые мной.

Не знаю, сумел бы я сам свести воедино все эти мелкие детали, если бы не юный Хокинс. Ай да Джим… Когда он выкинул ловкий трюк с координатами острова, я подумал, что этот молодой человек далеко пойдет. Но насколько далеко он зайдет, не мог даже представить.

Но теперь Джим сбежал, выбрав меньшее из зол, и, возможно, уже мертв, если ошибся в своем выборе. Я лишился единственного возможного союзника… Джойс, Хантер, Редрут, даже капитан Смоллетт, – люди сквайра, и перетянуть кого-то из них на свою сторону я не мог рассчитывать.

Мятеж, столь удачно преувеличенный Хокинсом и выданный им за реальную опасность, очень скоро будет подавлен, по крайней мере на борту шхуны. Невелик труд привести к смирению шестерых безоружных людей, отделив главарей и заковав их в кандалы. А потом, в открытом море, придет мой черед. Упаду ли я случайно за борт, как штурман Эрроу? Или кто-то из мятежников якобы вырвется из заточения и будет застрелен (разумеется, Редрутом) над моим окровавленным телом с ножом в руке?