По обе стороны экватора

— С песней, конечно, будет немного подороже.

— Это почему же?

— Дополнительная плата: за музыкальное обслуживание.

«Сеньор доктор» оглушительно хохочет. Смех у него судорожный и истеричный, похожий на рыдание. Отсмеявшись, он присаживается за соседний столик, приветствует меня и Сержио учтивым кивком головы и показывает Старому Педро на пальцах, что ему требуется стакан пива. Эскуриньо усаживается перед ним на корточках, бережно водружает правую ногу клиента на свой ящик, откидывает крышку, достает щетки, гуталин, бархотку. Одновременно он налаживает с клиентом контакт и делает это с почтительностью без подобострастия и с дружеской фамильярностью без панибратства:

— Как там ситуация на Ближнем Востоке, сеньор доктор?

— Что?!

— Не слышали: Израиль не собирается снова напасть на арабов?

— А тебе-то что до этого за дело?

— А как же: если опять там начнется война, цены на нефть подскочат.

— Ну и что?

— Как что? Мой гуталин подорожает. Он же делается из нефти.

Сеньор доктор снова разражается хохотом-плачем, взмахивая руками, словно цапля, приготовившаяся к взлету. Отсмеявшись, он поворачивается к нам и показывает взглядом: «Ну и грамотей же мне попался!»

Мы улыбаемся, мы давно уже знаем Эскуриньо, балагура и весельчака, эрудита и философа, с детских лет усвоившего нехитрую премудрость: веселый клиент — это добрый клиент. А добрый клиент — это щедрый клиент. Конечно, бывают и исключения, но в большинстве случаев теория срабатывает, и в ящик Эскуриньо падает чуть больше монет, чем перепадает его конкурентам, которых не так уж мало по соседству.

— Ну а как же песня? — спрашивает, пригубив пиво, толстяк. — Ты же обещал мне музыкальное обслуживание.

— Будьте спокойны, сеньор доктор, — говорит Эскуриньо, намазывая башмак клиента гуталином. — У нас обслуживание не только музыкальное, но и отличное. Нужно, однако, решить вопрос с репертуаром.

— В каком смысле?

— Вы должны сказать мне, что именно хотите услышать: самбу или американскую песню?

— Какая разница: пой, что хочешь.

— Я просто предупреждаю, сеньор доктор, чтобы потом вы не были в претензии, не обиделись на меня.

— А за что я на тебя должен обижаться?

— Ну а как же: американская песня будет подороже. Я же пою ее на американском языке.

…Пока сеньор доктор рыдает в очередной раз, Старый Педро, руководствуясь принципом «куй железо, пока горячо», подсовывает ему еще один стакан пива. Мы любуемся Эскуриньо: он умеет не только балагурить, он и работает артистично и весело. Под ритмичную песню щетки так и порхают в его руках, и в башмаках клиента уже отражается клонящееся к вершине Санта-Марты солнце.

Сержио Порто рассказывает мне, что недавно Эскуриньо пригласили на телевидение: один из режиссеров, почистив у парня башмаки и познакомившись с «музыкальным обслуживанием» Эскуриньо, решил, что его можно попытаться включить в вечернее музыкальное шоу, ведущим которого, кстати сказать, был сам Сержио Порто и которое было посвящено в основном бразильской народной музыке. Разве это и в самом деле не трогательно: бразильский Робертино Лоретти в живописных лохмотьях с ящиком для чистки обуви в руках поет карнавальную самбу?

— В назначенный день, — рассказывает Сержио, — Эскуриньо появился в студии: никакого ящика, никаких лохмотьев. Белая рубаха, костюм, галстук.

— Да ты что, Эскуриньо? Зачем ты вырядился?

— А что? Сегодня я не на службе, поэтому решил прийти без спецодежды. В штатском.

— А галстук зачем?

— Вы думаете, что я не знаю правил этикета?

— Ну ладно, решили мы с режиссером, — говорит Сержио, — одеть, как положено чистильщику обуви, мы его оденем, ящик со щетками найдем…

— А какой тебе нужен аккомпанемент; куики с тамбурином будет достаточно?

— Нет, мне нужен оркестр.

— Какой еще оркестр?

— Как положено: барабан, трубы, саксофоны, скрипки и рояль.

— Какие скрипки? Какой рояль? Ты что собираешься петь?

— «Ай лав ю», стало быть: «Я тебя люблю!» Моего собственного сочинения.

— Это что: самба?

— Нет, это рок-баллада, — снисходительно пояснил Эскуриньо. — В стиле «кантри». По мотивам Фрэнка Синатры…

Эскуриньо с треском выставили за дверь студии, и на следующий день он конфиденциально сообщал очередному клиенту:

— Жизнь артиста очень трудна. Из-за этого никак не решусь перейти на телевидение. Уж больно там зверская конкуренция, много зависти и интриг. Настоящему таланту негде развернуться и показать себя.

Я слушаю рассказ Сержио Порто и наблюдаю, как ловко завершает чистку башмаков поклонник Фрэнка Синатры. Толстяк доволен, он треплет Эскуриньо по голове и бросает ему монету.

— Простите, сеньор доктор, но нужно еще столько же.

— Почему? Ты же, черт возьми, пел самбу, а не американскую песню, которая дороже?

— Нет, дело не в музыке. Разве вы не читали сегодня в газетах о девальвации крузейро на два с половиной процента?

— Ну и что?

— Инфляция, сеньор доктор, экономический кризис… И я как представитель свободного предпринимательства вынужден защищаться от обесценивания нашей валюты.

Толстяк уходит. Его место занимает Паула. По пути на работу она всегда заглядывает к Старому Педро, чтобы пропустить рюмочку кайпериньи и кафезиньо. Багровое громадное солнце медленно, словно не желая расставаться с Рио в такой чудесный тихий день, заползает за спину Христа на Корковадо. Его раскинутые руки защищают утомленное светило.

Вечер как-то сразу, вдруг падает на Ботафого, погружая в густую тень раскидистые мангейры в садах особняков на улице Дона Мариана и редкие отравленные автомобильным газом пальмы на автостраде, огибающей залив. Вечер… Время страстей и желаний. И самых задушевных бесед. И самых глубокомысленных философских дискуссий за столиками и за стойками бесчисленных баров, кафе и ботекинов Рио.

Главными темами бесед в «Лузитании» были футбол, погода и карнавал. Футбол — потому что это вообще главная национальная тема, о которой с одинаково бурной страстью спорят и в министерских кабинетах, и в бараках Санта-Марты. Что касается погоды, то эта тема в Бразилии уже не столь общепринята. Жильцов здания «Шопен» капризы погоды волнуют только с точки зрения перспектив отдыха в субботу и воскресенье: будет погода, можно отправляться на пляж. Обещаны дожди — в этом случае планируется дружеское застолье где-нибудь в «Антониос» или «Фиорентине». Совсем иное дело — обитатели Санта-Марты, которой повторяющиеся каждую зиму в январе — феврале немилосердные тропические ливни наносят тяжелый урон. В шестьдесят седьмом году, помнится, ливни были особенно жестокими. В соседнем с Ботафого квартале Ларанжейрас потоки воды повлекли гигантский оползень, похоронивший несколько особняков и пятиэтажное здание на улице Белисарио Тавора. Из нескольких десятков жителей спаслись пятеро. А тела большинства даже не смогли откопать. Поэтому в «Лузитании» о погоде говорили много, но в основном летом, когда Санта-Марта засыпала по вечерам с мыслью о том: «А все ли из нас проснутся утром в добром здравии и на своих постелях?»

А карнавал был в ботекине «Лузитания» столь же популярной темой, как и футбол. Потому, во-первых, что в Бразилии в любом месте, где собираются больше трех человек, разговор рано или поздно зайдет о карнавале. И потому, во-вторых, что почти все обитатели Санта-Марты участвовали в одной из самых известных в Рио школ самбы, которая вот уже два с лишним десятилетия существовала в этой фавеле и называлась «Академикос де Санта-Марта», то есть «Академики из Санта-Марты». Естественно, для большинства «академиков» «Лузитания» была любимым местом встречи, и за стойкой Старого Педро собирались по вечерам многие самые известные фигуры этого странного и романтического мира, именуемого «школа самбы». Каждый из них достоин не только упоминаний в этих моих записках-воспоминаниях, но и подробного рассказа. Даже отдельной книги. Но, увы, такое предприятие мне не по силам, поэтому ограничусь лишь беглым перечислением некоторых наиболее ярких звезд Санта-Марты и завсегдатаев «Лузитании», с которыми удалось познакомиться, а иногда даже и подружиться, чем я особенно горжусь. И эта гордость понятна и оправданна, если учесть, что для них я был чужак, иностранец, «сеньор доктор». Тем приятнее сознавать, что этот «чужак» смог в какой-то степени завоевать их доверие и даже дружбу, что при появлении русского журналиста в «Лузитании» никогда не смолкали споры и никогда не отворачивались лица. И именно с помощью этих людей мне удалось войти в мир карнавала, постичь его законы, проникнуться его атмосферой и даже заболеть обычной для каждого бразильца, но неведомой для «сеньоров докторов» предкарнавальной лихорадкой и жадным ожиданием победы. Потому что нет в жизни бразильца (я имею в виду подавляющее большинство простых сынов этой земли) большей радости, чем победа на карнавале, и нет большего горя, чем неудача их школы самбы.