Советник президента

- А можно точно определить, каким именно химическим веществом был отравлен Игнатий Алексеевич? – спросила Валентина.

- Да, определить можно очень точно. Но только при вскрытии.

- То есть как?

- Ну если б он, допустим, скончался, патологоанатом мог бы с большой степенью точности сказать, какое вещество, попав в организм, вызвало смерть. А так, в клинических условиях, все это можно определить весьма приблизительно. Например, известно, какие симптомы дает отравление парами ртути, какие – мышьяком, и так далее. Но в данном случае по симптомам никакой из известных ядов не просматривается. Поэтому можно только сказать, что отравление было химическим, а какой именно химией он траванулся – неясно. Вот вы, например, не делаете сейчас, случайно, ремонт в квартире?

- Нет.

- Жаль. А то можно было бы списать на запах краски или лака. Типа надышался. Ну а зачем вам, собственно, проводить следствие? Если вы считаете, что это какое-то криминальное дело, известите милицию. Но мы им помочь ни в чем не сможем, кроме предоставления результатов анализов.

- Ну ладно, и на том спасибо. А у нас будет на руках справка, что было химическое отравление? - спросила Валентина, вспомнив о своей папочке «Преследования».

- Ну мы можем дать выписку из истории болезни.

- Отлично. Спасибо. Затем Валентина навестила Игнатия в палате. Он лежал важный, абсолютно спокойный и смотрел передачу «В мире животных». По трубочке в вену текла какая-то жидкость.

- Игнатий, у тебя химическое отравление.

- Я в курсе. Я только вот не знаю, кто из вас двоих решил меня отправить на тот свет.

- Что ты говоришь? Идиот! - После того, как я подписал это злосчастное завещание, я ждал подобного каждый день. Так что я не удивлен.

- Игнатий, ну и как ты собираешься с этим жить? С такими мыслями?

- Как жили, так и будем жить. Что еще я могу придумать? В следующий раз найди какой-нибудь моментально действующий яд. Чтоб я не мучился. А то вчера мне было довольно хреново.

- Игнатий, я не хотела тебе говорить, но раз ты сам завел об этом речь, могу тебе сказать, что вчера у меня был серьезный разговор с Машей.

- Ну и… Она подсыпала мышьяку?

- Доктор говорит, это не мышьяк.

- Это я так, фигурально.

- Короче, она для начала призналась, что с помощью Василия разукрасила нашу лестничную площадку.

- Она ж была все утро с нами.

- Ну она придумала, а Василий осуществил.

- Какого черта? Чтоб пополнить твою коллекцию фактов о преследованиях?

- Представь себе, ты угадал.

- Тогда и яду они мне с Василием подсыпали? Чтоб изобразить очередное покушение?

- Игнатий, в этом она признаваться не хочет. Но знаешь, мне показалось, она намекнула на такую возможность. Все время говорила вчера о нашей нерешительности, что надо активнее изображать страдальцев и так далее. Мне кажется, когда тебя выпишут, мы должны дома все втроем об этом серьезно поговорить.

- И с ней тоже?

- Игнатий, она уже не ребенок. И во многих вопросах она намного рассудительнее, чем мы с тобой. Это можно понять: новое поколение более прагматично, оно более приспособлено к жизни, надо признать.

- Да уж, приспособлено. Отца родного отравить.

- Но ведь не насмерть же. Все равно она тебя любит, я уверена. А так как на нас не надеялась, на нашу решительность, то вот и устроила сама эту комедию. Как смогла уж.

- Ничего себе комедия. Я чуть концы не отдал.

- Да все было бы в порядке в любом случае. Мне врачи сказали. Я думаю, в чаек тебе какой-нибудь химии намешала. Начиталась…

- В смысле? - Конспиратор из нее хреновый. На самом видном месте лежит «Всемирная история отравлений».

- Да, ничего себе. А ты уверена, что она не замышляла меня на тот свет отправить? - Чтоб остаться сиротой и без средств к существованию?

- Средства как раз есть – я подписал завещание.

- Она несовершеннолетняя пока что.

- Ничего, ждать осталось недолго. Полгода. Как раз вступление в права наследования будет подарком к совершеннолетию.

- Перестань, - возмутилась Валентина, которую и саму поразили эти арифметические вычисления, только что продемонстрированные Игнатием. Игнатий посмотрел ей прямо в глаза: - Спасибо за откровенность, Валя. Но я тебе не очень верю. Сколько раз было, что пакостишь ты, а сваливаешь все на Машку. Это уже не первый раз. Конечно, я многое забываю. Но учти, у меня все записано в дневнике. Все твои гадости, которые ты мне делала. Все до одной. И если я помру, то уж будь уверена, это станет достоянием общественности. Будет опубликовано как сенсация в каком-нибудь популярном журнале, а потом войдет в последний том собрания сочинений. Тут Игнатий затронул чрезвычайно больной вопрос. Он уже много лет мучил ее упоминаниями о каком-то дневнике, где якобы велся учет всем ее неблаговидным поступкам. Там было все в деталях – и про то, как она била его и Машу, и как он уличил ее в половой связи с киносценаристом Мурашкиным, и все ее мизантропские высказывания о знакомых и незнакомых людях, короче, это была, видимо, целая тетрадь отборнейшего компромата. Когда Игнатий уезжал куда-нибудь в командировку без нее, Валентина переворачивала вверх дном сначала квартиру, а затем и дачу, но ужасный дневник не находился. «Кстати, пока он тут в больнице, надо сделать еще одну попытку. Лежит же он где-то». Игнатий как будто прочитал ее мысли: - Можешь не искать, все равно не найдешь. Все в надежном месте. Ха. Ха. «Надо же, вроде маразматик, а какие-то вещи делает четко. Одна надежда на то, что когда-нибудь все-таки у него вылетит из головы месторасположение тайника. Если он каждое утро не может вспомнить, куда с вечера положил портфель, то почему о каком-то дневнике не забывает?» - И, кстати, Валентина, ты помнишь причину, по которой Лев Толстой ушел из этой… ну как ее… ну где он жил?.. как место называлось?

- Из Ясной Поляны?

- Ну да, помнишь, по какой причине старик ушел из Ясной Поляны?

- Поссорился с Софьей Андреевной.

- Не просто поссорился. Он ее застал, когда она в его кабинете шарила по бумагам, как раз желая найти дневник. Очень Софью Андреевну мучила мысль, что муж про нее в дневнике мог что-то написать непотребное. А помнишь, чем все кончилось после его ухода? - Игнатий, ты у меня далеко не Лев Толстой.

- Но и ты не Софья Андреевна. Хотя она сука тоже была еще та.

- Игнатий, - сказала Валентина, стремясь перевести разговор на другую тему, - мне звонила Надежда из Литфонда. У нее есть какой-то дядька, коммерсант, который интересуется нашей недостроенной дачей. Давай продадим ее, а? - Честно говоря, я думал, мы ее для Машки бережем.

- Нет, давай поразмышляем спокойно. Участок нам дали бесплатно, дачу построили бесплатно, взносов мы никогда не платили. Но все это до поры до времени. Строители выиграли суд, получили свои 16 тысяч, у них к нам претензий нет. А вот у писательской общественности они могут быть, претензии. Дойдет до администрации. Достаточно смениться председателю кооператива, придет какой-нибудь энергичный молодой парень, и нам начислят все взносы за все годы. И придется их заплатить. Итого, вместе с этими спорными шестнадцатью тысячами, вылетим тысяч на двадцать баксов. И что получим за эти деньги? Голый участок в песчаном карьере, недострой, в который еще надо вбухать невесть сколько… А так мужик вроде б готов хоть завтра деньги выложить, и мы одним махом разрубим этот узел. Дескать, мы уже не члены кооператива, какие к нам претензии?.. Ты чего молчишь? - Я молчу, потому что никакого мнения на этот счет у меня нет. И продать плохо, и не продавать – тоже не очень хорошо. А он хоть видел наш недострой?

- Игнатий, я завтра же проведу переговоры. Отвезу его туда лично. Заломлю тысяч двадцать, посмотрим на реакцию. Присядкин махнул рукой: дескать, поступай как знаешь. Больше всего ему хотелось, чтоб Валентина оставила его в покое, поехала домой. А он бы посмотрел футбол по телевизору или книжку почитал. Но Валентина еще не исчерпала повестку дня: - Игнатий, есть еще важный вопрос. Тебя, видимо, выпишут в понедельник. А начиная с сегодняшнего дня я буду обзванивать корреспондентов и сообщать, что была сделана попытка тебя отравить.