Журнал Наш Современник №11 (2002)

Иностранцы, в первую голову мусульмане,  н е   ж е л а ю т  “органически интегрироваться” ни во французское, ни в какое иное чуждое им общество! Вспомните флажки Алжира, Марокко, Туниса на Площади Бастилии, когда Франция приветствовала поражение Ле Пена. Иммигранты праздновали не победу абстрактной “демократии” над иллюзорным “фашизмом” —  с в о ю   п о б е д у   над незадач­ливой “прекрасной Францией”, связанной по рукам и ногам путами толерантности.

Сколько ни тверди “француз”, основываясь на юридическом понятии гражданства, алжирец или сенегалец не сделается французом. Слишком многое удерживает вновь прибывших от подобной метаморфозы — другая вера, иной менталитет, сохранившаяся с доисторических времен клановая система, с которой они связаны больше, чем с суперсовременным социумом.

Прокламируемая гражданским обществом замена этнических (рели­гиозных и прочих) связей юридическими — “стерильными”, безопасными для жизнедея­тель­ности социума и государства, оказывается фикцией. “Саморегулирующаяся”, как уверяли нас, а на деле зарегулированная функционерами система не способна справиться с реальными проблемами. Она не в состоянии предложить решения, приемлемого как для иммигрантов, которых   п о м и м о   и х   в о л и   пытаются превратить во французов (немцев, бельгийцев, англичан), так и для предста­вителей государствообразующих наций, которые чувствуют себя обезличенными, ущемленными в правах на своей собственной земле.

В самом деле, какое же это решение — национальный и расовый “дальтонизм”, предлагаемый в качестве рецепта для лечения болезненных межэтнических отношений? Не лечение болезни — стимуляция ее. Не реальная мера — абстрак­тная декларация. Не государственная реакция — идеологизированный пиар. Да это классический  с и м у л я к р  постмодернизма!

Между прочим, когда богатые мусульманские страны столкнулись с проблемой нежелательной иммиграции, они решили ее просто и эффективно. В Малайзии, например, парламент в этом году вполне демократично принял закон, “согласно которому иммигранты будут отправлены в заключение или избиты палками” (“Независимая газета”, 1.08.2002). В результате десятки тысяч нелегальных переселенцев выехали на родину.

Разумеется, ни Ле Пен, ни кто-либо другой из европейских националистов не призывают к подобным мерам. Однако бесконечно игнорировать реальные проблемы невозможно.

Беда в том, что догмы гражданского общества поддерживают не отдельные партии (правые и левые в этом вопросе едины), а сама   с и с- т е м а   западной демократии. Отношение к системе — вот   к о р е н н о е   отличие “умеренных” от “ультраправых”. Призывая к скорейшему решению насущных проблем, националисты оказываются в конфликте со всем строем (правилами, языком, стилем, даже темпом) политической жизни современного Запада. Не случайно система обрушивается на них всей своей пропагандистской, политической и финансовой мощью.

Неслучайным является и противоестественный, на первый взгляд, альянс умеренно правого Ширака с социалистами и коммунистами — против националиста Ле Пена. Тот же Рубинский, по старинке разводящий политические силы по принципу “право — лево”, вынужден признать: “Периодическая смена у власти “системных” группировок левого и правого центров, объединенных консенсусом вокруг базовых ценностей постиндустриального общества, все менее ощутимо отражается на повседневной жизни рядового гражданина. Свобода маневра умеренных партий жестко ограничивается требованиями глобализации и евростроительства”.

Так что же вы нам голову морочите, господа! “Правые”, “левые” — все это сегодня условные обозначения   п а р т и й   с и с т е м ы.   Партий измены — ибо каждая из них  п р е д а е т  свой электорат, по сути, лишая людей выбора. А главное — надежды с помощью голосования решить свои насущные проблемы.

“Призраки возвращаются”, — провозглашает г-н Рубинский, говоря о националистах. Нет, Юрий Ильич, призраки — это результат вашего “консен­суса”. Призрак стабильности, призрак благополучия — при нарастании глобаль­ных угроз.

Проводя параллели между “просто правыми” и “ультра”, Рубинский пытается представить последних спекулянтами — говорят о тех же проблемах, но не способны их решить. На самом деле все обстоит прямо противоположным образом. Это “умеренные” повторяют азы националистических программ, спекулируя на злобе дня. Но если они поддерживают глобализацию, то всегда будут выступать за импорт рабочей силы, сколько бы ни талдычили об “иммиграционной угрозе”.

На фоне сущностного размежевания оправданно ли именовать Ле Пена и его европейских единомышленников “правыми”? Сомневаюсь. Во-первых, потому, что “системные” правые сами отрекаются от родства с ними. Во-вторых, потому, что национальные фронты выступают против тех сил, которые традиционно являются экономической опорой правых — тех же “финансовых воротил Нью-Йорка”, заклеймленных Ле Пеном. И против боссов европейских монополий: без импорта рабочей силы те не проживут.

Решающим является фактор электората. Посмотрим, кто голосует за Нацио­нальный фронт? “38 процентов избирателей Ле Пена — безработные, 30 процентов — рабочие, 20 процентов — крестьяне” (“Независимая газета”, 28.06.2002). Для проверки: данные по другой стране Европы — Норвегии. Согласно опросам общественного мнения, 39 процентов членов Объединения профсоюзов Норвегии готовы были отдать голоса националистической Партии прогресса и только 25 процентов — Норвежской рабочей партии.

Да какие же это правые! С таким электоратом, где преобладают безработные, члены профсоюзов, крестьяне, их на порог в добропорядочную правую компанию не пустят...

Вот почему я предпочитаю называть эти партии националистическими. Именно это название отражает их суть. В данном случае можно говорить и об   а н т и- с и с т е м н ы х   партиях,— характеризуя их отношение к гражданскому обществу.

В этом смысле националисты гораздо ближе к столь же антисистемным левакам, чем к “умеренно правым” . Вновь — и в последний раз — обращусь к статье Рубинского. С проницательностью, нередко свойственной непримиримым оппонентам, он отмечает: “Как ни парадоксально... ультраправые смыкаются не со своими умеренными коллегами по правому лагерю, а с противоположным, крайне левым флангом европейского политического спектра — коммунистами, троцкистами, экологами и анархистами, филиппики которых против глобализации, евростроительства, засилья транснациональных корпораций почти текстуально совпадают с лозунгами крайне правых. Альтернативные рецепты антиглобалистов, в подавляющем своем большинстве леваков, во многом перекликаются с программами ультраправых”.

Можно было бы обойтись и без Рубинского, апеллируя прямо к опыту улицы. На антиглобалистские демонстрации на Западе плечом к плечу выходят националисты и леваки. Так же, как в начале 90-х, на митингах у Дома Советов в Москве русские националисты стояли рядом с коммунистами.

В свете сближения их позиций (неформального, не закрепленного ни в каких документах, наверняка неожиданного и, быть может, неприятного для той и другой стороны — но тем более существенного!), так вот, в этом свете было бы ошибочным изображать политическую ситуацию в Европе в прежнем, право-левом формате. Куда оправданнее говорить о противостоянии   с и с т е м н ы х   и   а н т и с и с т е м н ы х   партий. Их столкновение определяет судьбу гражданского общества Запада.

В таком случае и широко разрекламированный “правый поворот” в значительной мере оказывается фикцией. Да, Ширак одержал убедительную победу во Франции, Берлускони в Италии, Аснар — в Испании. Но посчитайте, сколько голосов французы отдали Шираку, сколько Ле Пену и сколько не голосовали вообще. Последних было без малого 40 процентов — то есть столько же, сколько проголосовало за двух основных кандидатов   в м е с т е   в з я т ы х.

Нам стремятся внушить, будто массы, лишенные благополучия и надежд, покорно потянулись к системе, все это у них отобравшей. Чепуха! Массы   о т ш а т- н у л и с ь   от системы. Не “правый поворот”, а   р а з о ч а р о в а н и е   в граж­дан­ском обществе — главное событие на политической сцене Запада. (Я пишу — Запада, а не только Европы, потому что в США существуют те же проблемы, те же белые националисты — Патрик Бьюкенен, и то же разочарование в системе: на последних президентских выборах голосовало чуть более 50 процентов.)