В этом году в Иерусалиме

Бледный, согбенный старик опасливо приближался к нашему столу. До Песаха оставался один день, старик был представителем раввината: его направили проследить, как в отеле блюдется кашрут.

— Он мне нужен, как собаке пятая нога, — сказал Гудман. — Утопил бы его с дорогой душой. Эти подлюги, что наезжают сюда из Америки, дома о кашруте и думать позабыли, а приедут в Святую землю — подавай им кашрут, мы должны блюсти его за них.

Я пошел посмотреть, как дочерна загорелые рыбаки тянут тяжелые сети, полные пеламиды. Рыба ловила воздух, билась. Море вспенилось, быстро покраснело от крови.

Барменом в отеле «Эйлат» был еврей из Танжера.

— Я тут как-то обслуживал одного испанца, — сказал он. — Богатый. Так он мне сказал, что у себя в Мадриде был антисемитом. Я не верил, говорит, что евреи могут создать свою страну, дай, думаю, посмотрю сам, что тут и как. И вот теперь я увидел эту страну, говорит, и это чудо что такое. Ничуть не удивлюсь, если через пять лет у вас будет атомная бомба, а через десять весь Ближний Восток будет ваш. Вот только вы не евреи, вы другие. Вы сражались за свою страну, проливали за нее кровь, вы ни перед кем не отступали. А испанские евреи сражаться будут разве что за свои семьи и свой бизнес. Вы здесь другие, так он сказал, — повторил бармен с гордостью.

Во всех израильских барах, где я побывал, мне не довелось встретить ни одного пьяного, вот почему встреча с осоловелым Бернардом была чем-то из ряда вон. Мы, к сожалению, не поладили. Бернард хлопнул меня по спине, заказал нам еще по одной и сказал:

— Ничего личного, но я привык говорить напрямик. Не люблю канадцев… Канада — страна и большая, и маленькая, не больше Лихтенштейна. Вы поняли, о чем я?

— Понял. Гудман тоже не любит Канаду. И его там ненавидят.

— Знаете, почему я здесь живу?

— Не трудитесь объяснять. Потому что вы — еврей нового типа. — И я вызверился на бармена.

— Я — не Толстой, не Иисус Христос, — сказал Бернард. — Я — вонючий еврей, и мне нравится, как я пахну.

— А по-моему вы пахнете, как рыбак, паршивый рыбак.

Бернард снова хватил меня по спине.

— Я — еврей, — прорычал он. — Как Фрейд. Как Эйнштейн.

— Как бы не так. Вы не такой еврей, как Фрейд, и не такой рыбак, как святой Петр. А самый что ни на есть обычный рыбак.

— Всегда не любил канадцев.

— Ну и что, а я — канадец. Как Морис Ришар.

— Вы — вонючий еврей. Точно так же, как и я.

— Я — канадский еврей. А это значит, что я буду сражаться за свою семью и свой бизнес, будь он у меня, но не за свою страну.

— Я не говорю, что тот испанец прав, — сказал бармен. — Просто я здесь работаю.

— Так вот, скажите своему испанскому дружку-богатею, что евреи в Канаде не только за свою страну сражались, кое-кто из них сражался и за Испанию.

— Вы — ассимилятор, — сказал Бернард.

— По правде говоря, я — один из сионских мудрецов.

Закончил я этот крайне неудачный вечер в «Конце света», одном из ночных клубов Эйлата. До моего прихода туда привезли полный автобус шведов. Они потягивали пиво, а тем временем двое молодых израильских исполнителей народных песен в йеменских рубахах пели на иврите «Уведи меня назад туда, где течет Красная река»… [307]

Англосаксонский кибуц «Гешер-а-Зив» [308] раскинулся в предгорьях Галилеи, километрах в двух от Средиземного моря, в восьми от ливанской границы. В противоположном Эйлату конце страны. Перед тем как улететь в Эйлат, я договорился с таксистом, что по моем возвращении в Тель-Авив он встретит меня в аэропорту и отвезет в кибуц за сто тридцать километров: поездка приходилась на канун Песаха, а в Израиле перед Песахом такое же столпотворение, как в Канаде перед Рождеством.

— Сколько вы хотите? — спросил я водителя.

— Мы что, жениться собираемся? Нам что, раввин нужен? Вот завтра и договоримся о цене.

Мы договорились здесь и сейчас за пятьдесят израильских фунтов, то есть примерно за семнадцать долларов.

— В Канаде, — сказал водитель, когда мы назавтра утром отправились в путь, — у вас наверняка свой самолет.

— К сожалению, нет.

— Но у многих канадцев свои самолеты. — Он был обескуражен. — Скажем, у одного из десяти.

— Даже не у одного из десяти тысяч.

— Вы что, думаете, я с вас больше возьму?

Ездил он — что здесь в порядке вещей — на старом раздолбанном «де сото» с дребезжащими окнами и помятыми крыльями.

— По уровню несчастных случаев на дороге, — похвастался он, — мы на втором месте в мире после Японии.

Я присвистнул — был впечатлен.

— И при том, — добавил он, — учтите, что у нас пьяные за руль не садятся. Ну а в Канаде у вас наверняка «ягуар»?

— В Канаде я когда-то водил такси. Как вы.

— Можно я буду по дороге подхватывать пассажиров? Я бы с вами делился.

— Нет.

«Гешер-а-Зив» на первый взгляд смахивал на летний лагерь в Лаврентийских горах. Главная столовая, административные и общественные здания, тенистые дорожки, ведущие к домикам. Кибуц в 1949 году построили на месте старого лагеря отдыха английской армии члены «А-Боним», приехавшие из Канады и США, вместе с сорока сабрами. Меня повели в дом канадской семьи Меира и Деборы Шлоссберг, где мне оказали радушный прием. Распорядительная Дебора, мать троих мальчишек, носила брюки и мужские ботинки. Меир — он заведовал индюшачьей фермой — вернулся домой, еле волоча ноги.

— На седер ожидается больше сотни гостей, — сказал он.

В Песах мы празднуем наше освобождение из Египта. На седере отец семьи читает вслух из «Агады», начинает он так: «Мы были рабами в Египте…» Младший член семьи — таков обычай — задает четыре вопроса, и первый из них: «Чем отличается эта ночь от всех остальных ночей?» Кибуцники уже не один год экспериментируют — пытаются ввести более воинственный вариант «Агады», в вариант этот включены новые израильские песни и кое-какие события недавней истории. Но с течением времени кибуцникам этот вариант стал нравиться все меньше, и мало-помалу они возвратились к традиционной «Агаде».

Седер в «Гешер-а-Зиве» замечательно вел Билл Кофски из Монреаля. После трапезы сделали перерыв на час — это дало возможность уложить детей спать и убрать со стола. Меня пригласила к себе на кофе с пирожными американская чета. Жена Давида сказала:

— Есть вещи, которые нельзя осовременить. И знаете, чего мне здесь недостает? Отцовских шуток.

Давид и его жена трудились, не зная отдыха. Я спросил: не досадуют ли они на наезжающих нахлебников вроде меня.

— Да нет, если они не снимают кино в столовой, мы ничего против них не имеем. Мы им что — обезьяны в зоопарке?

Билл Кофски, сдержанный, умный, ему хорошо за тридцать, — старожил «Гешер-а-Зива», он здесь с 1949-го, с основания кибуца. Жена у него американка, у них двое детей. В «Гешер-а-Зиве» дети живут вместе с родителями — это серьезное отступление от традиционного распорядка кибуцной жизни, за их опытом пристально следят другие кибуцы.

— Первоначально, — сказал Кофски, — считалось, что мы должны создать нового человека для нового общества, а раз так, детей необходимо обособить от родителей: ведь у тех ментальность людей, выросших в гетто. Мы могли бы, сами того не желая, испортить детей. Лучше предоставить их воспитание учителям. Тем не менее почему-то, — сказал Кофски, подкидывая сидящего на его коленях ребенка, — ничего из этого не вышло. Другие кибуцы хотели бы последовать нашему примеру, но им потребовалось бы пристроить дополнительные комнаты, а деньги не всегда удается выкроить.

Сто двадцать основателей «Гешер-а-Зива» первый год ютились в палатках. На другой год — им все еще приходилось расчищать поля, так что ни о каком доходе и речи быть не могло, — они переселились во времянки, а еще через год заняли деньги и построили настоящие дома.

— И это положило начало нашим финансовым трудностям, — сказала Дебора. — Мы до сих пор выплачиваем проценты за наши дома.