Рядовой свидетель эпохи.

Ближе к вечеру, в начинающихся сумерках, от разбитого дома на опушке леса, что справа метрах в 500-х от нас, вываливается какая-то толпа и движется в нашем направлении. Насторожились, неужели немцы? Вынули из нижней шаровой установки пулемет, но как стрелять? Открытые крышки люков прикрывают нас с фронта, а правый фланг открыт, лезть под танк — там снег до самого днища... Но что-то по одежде не видно, что это немцы, угадываются вроде наши армейские телогрейки. Свои! Передовые бойцы уже подходят к танку, начинаем переговариваться. Оказывается, сейчас пехотный полк будет атаковать Дойчендорф, но в полку всего человек 200 — остатки от полка. Немцы молчат. По какой-то команде малочисленный полк числом не более полу- батальона, растянувшийся от леса до нашего танка, начинает атаку: жиденькое «ура» и побежали, точнее, поковыляли вперед по глубокому снегу. Немцы мгновенно открыли ураганный пулеметный и минометный огонь. В течение нескольких минут покосило весь несчастный полк, все поле усеяно неподвижными телами.

Мы поражены: безумие атаковать населенный пункт по открытой местности, покрытой глубоким снегом. Так вот она какая судьба у пехоты- матушки... Совсем стемнело, но что это? Один зашевелился, другой... и начинается массовое воскрешение убитых, отползание назад, кто к нам под танк, кто в глубокие снежные танковые колеи, на шинелях лежа волокут раненых. На поле не остается ни одного тела! Пехота четко знает свое дело, воевать научилась: и чей-то идиотский приказ на атаку выполнила, и ни одного убитого. Ну, молотки, ребята, ну молодцы! Вот такой довелось наблюдать случай. Это было в начале февраля 1945 года. Весь полк снова подался к лесу и осел в подвале разбитого дома на опушке леса.

Через пару часов мы погорели: немецкая самоходка «артштурм», с инфракрасным прицелом незаметно, под шум подходящих для вытаскивания нас танков, подобралась на близкое расстояние и подожгла и наш танк, и подошедшие. (О том, что на немецкой самоходке был установлен инфракрасный прицел ночного видения, я узнал много позднее, после войны от своего комбата, который читал об этом в каком-то специальном журнале).

Остаток ночи мы (я — заряжающий и командир орудия — стреляющий) провели вместе с пехотинцами в подвале того дома, куда отошел атаковавший Дойчендорф пехотный полк. В подвале было душно, тесно, не спали, возбужденные произошедшим, обсуждали, анализировали вечерние события. Познакомились близко с сержантом — командиром отделения пулеметчиков. Он живо интересовался тем, как мы горели у них на глазах, нам были интересны подробности жизни пехотинцев-фронтовиков. Наш собеседник через каждый час ходил менять расчет пикета пулеметчиков, который был выставлен метрах в 200-х от приютившего нас подвала. После одного из таких выходов он вернулся в крайнем возбуждении без смененных пулеметчиков: он обнаружил их с отрезанными головами. Ближайший пикет, да и посты у сгоревшего дома слышали окрик того пикета — «стой, кто идет!?» — и какой-то спокойный ответ, все вроде бы было, как обычно... Так впервые я близко узнал о коварной подлости бывших наших, предателей, так называемых власовцев. Нельзя исключать того, что это могли быть и предатели — прибалтийцы. Как-то повелось еще с тех военных пор, не задумываясь называть всех предателей «власовцами».

В феврале-апреле 1945 года в Восточной Пруссии часто пришлось наблюдать результаты подобных зверских случаев. Так что те, кто пытался и сейчас пытается оправдать тех предателей Родины, называемых «власовцами» или «бандеровцами», либо сами были из их рядов, либо потомки их, в любом случае они мне представляются сообщниками их кровавых дел.

Утром добрались до штаба своего танкового батальона, расположившегося в каком-то безлюдном населенном пункте в 7-10 км от Дойчендорфа. Двое суток отсыпались, затем снова приняли танк в полевых ремонтных мастерских и прибыли опять на опушку того леса, где остатки нашей танковой бригады заняли оборону. По ночам один танк высылался к дороге с задачей обстреливать немецкие войска, каждую ночь подходившие в город с востока. Тут ближайшей ночью мы отличились. Учли, конечно, недавний горький опыт, настояли на том, чтобы нам придали автоматчиков для охранны танка и усиления наружного наблюдения. При очередном нашем выдвижении на обстрел дороги выставили два пикета автоматчиков справа на опушку леса и не напрасно: они обнаружили немцев, идущих по лесу к занявшим оборону танкам, и обходящих их сбоку и сзади. Автоматчики прибежали к танку и сообщили о том, что по лесу идет в сторону танков большое количество, видимо, пьяных немцев, что-то орут. Мы отошли немного от леса назад, развернули пушку в сторону опушки леса, приготовили гранаты и ППШ. Автоматчики залегли под танк, мы заглушили двигатель и, когда стали слышны отдельные крики, открыли огонь из пушки и пулеметов, автоматчики тоже из-за танка лупили из 4-х автоматов. Расстреляли почти весь боекомплект снарядов и патронов. Утром ходили смотреть результаты нашей ночной работы: лес в полосе метров 300 на 300 был усеян убитыми. Лес был чистым, редким, и это благоприятствовало нам ночью. У каждого убитого был фаустпатрон, если бы они зашли по лесу в тыл нашим танкам, танки легко бы могли быть сожжены. В отражении ночного лесного нашествия немцев участвовал всего лишь один наш танк, остальные танки стояли вдоль опушки леса, их орудия были направлены в другую сторону. Соотношение по людским потерям под Дойчендорфом после этого стало явно в нашу пользу за последние дни. У нас потеря — один лейтенант, командир нашего танка, у них, — думаю, не меньше 200-300.. Так что, на войне было и так, и сяк: и промахи, и победы. И у немцев бывало так, о чем свидетельствует описанная ночная безумная лесная атака немецкой пехоты на танки.

Прошло с тех пор 60 лет, но атака нашей пехоты на Дойчендорф мне четко помнится до сих пор своей дикой нелепостью. Кто отдал преступный приказ на атаку города по чистому полю, по глубокому снегу, в то время как проще всего было договориться пехотному командиру с танковым командиром и атаковать немцев совместно? Скорее всего, тут сказалось то, что мы тогда входили в состав 2-го Белорусского фронта, которым командовал Рокоссовский, а пехотный полк, видимо, принадлежал 3-му Белорусскому, которым командовал тоже уважаемый Черняховский. Взаимодействие еще не было налажено, каждая часть действовала отдельно, подгоняемая вышестоящими командирами, которые находились вдалеке от передовой.

И все же, никогда у меня не повернулись бы ни сознание, ни язык распространить описанный отдельный эпизод на всю армию. Даже два отдельных случая: мы потеряли свои танки в тот злополучный вечер тоже бездарно, по своей вине, утратив элементарную бдительность. Зато спустя несколько дней изменили счет многократно в свою пользу на основе своего опыта, мастерства и оплошности немцев.

ЭКИПАЖ НЕ ОТВЕЧАЕТ НА ПОЗЫВНОЙ

После потери последнего своего танка в бою в населенном пункте Ляук был я назначен связным штаба 2-го батальона своей 183-й танковой бригады. Обязанности самые разные: передавать устные распоряжения в подразделения, которые по каким-то причинам нельзя было передавать по радио; сопровождать офицера связи в разные подразделения, к стоявшим на исходной или застрявшим в атаке танкам; находиться на наблюдательном или командном пункте танковой бригады в ожидании распоряжений для своего батальона; выяснять причины, почему встал в процессе танковой атаки наш танк и с ним нет радиосвязи.

Вот такая ситуация и случилась, когда я однажды прибыл на наблюдательный пункт нашей бригады. НП располагался на чердаке 3-х этажного довольно высокого дома. Оттуда хорошо просматривалась такая картина. Примерно в шестистах — семистах метрах от дома находился лес, по опушке которого проходила оборона немцев. Перед лесом, метрах в трехстах в траншеях находилась наша пехотная часть. Между лесом и пехотой, сидящей в траншее, одиноко стоял наш танк Т-34, метрах в двухстах от опушки леса. Стоял он там уже давно, наверное, подбитый, радиосвязи с ним не было. Меня через других связных потребовал к себе капитан И. и дал мне задание пробраться к тому танку, узнать, что с ним случилось и почему экипаж не отвечает на радиопозывные. Никакими другими пояснениями капитан И. свое задание не сопроводил. День клонился к вечеру, и я сразу отправился выполнять данное мне задание. Тут же на НП, где много толпилось моих знакомых, таких же связных и разных сопровождающих, мне подсказали: к тому танку уже посылали несколько связных, даже повара с термосом для экипажа, но никто из них не вернулся. Там действует немецкий снайпер, а капитан И., наверное, умышленно об этом мне не сказал. Надо быть очень осторожным. Мне подсказали также, что почти от самого дома НП по траншее можно подойти к танку, не высовываясь из нее, метров на сто, и что пехотинцы, находящиеся в траншее, точно укажут, где сидит немецкий снайпер. Я последовал совету моих доброжелателей и, действительно, добрался до конца траншеи.