Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Этот мальчишка – «всегдашний житель парижских улиц и бульваров, участвующий во всех сшибках, во всех сценах парижских, повеса с добрым сердцем, веселого остроумия и нрава» (А.И. Тургенев). Гамен был настоящее «дитя улицы», он присутствовал на всех уличных празднествах, глазел на представления и фокусы, с восторгом лакомился теми яствами, которые власти бросали в толпу. Когда кого-то хоронили, гамен столь же непременно принимал участие в траурной процессии. Как замечает д’Утрепон, парижский мальчишка с равной охотой кричал как «Да здравствуют все и каждый!», так и «Долой всех и каждого!», причем кричал не за деньги, а совершенно бескорыстно. Возраст гамена колебался в пределах от 10 до 15 лет; как правило, такой мальчишка был выходцем из простонародья и трудился в качестве ученика в мастерской сапожника, столяра или слесаря, состоял подмастерьем у маляра, типографа или расклейщика.

Парижские мальчишки могли обитать в любом квартале Парижа, поскольку воспринимали весь город как родной дом, но были улицы, где они чувствовали себя особенно привольно. К их числу относился в первую очередь бульвар Тампля с его многочисленными театрами. Чтобы попасть на спектакль, гамен набирал денег на билет, выпрашивая у каждого зрителя по одной-единственной монетке; если пьеса ему не нравилась, он ухитрялся в антракте продать свою контрамарку (пропуск, который зрителям вручали при входе в театр в обмен на билет). Больше всего парижские мальчишки любили театры канатоходцев – тот, который принадлежал г-же Саки, и располагавшийся по соседству театр «Фюнамбюль». Естественно, гамен покупал билет на галерку (в Париже она именовалась «райком» или «курятником»). Там, наверху, на железных перилах, он в антракте повторял те трюки, которые только что видел на сцене (подобно тому, как знатные господа, выходя из Оперы, напевали только что услышанную мелодию). Впрочем, парижский мальчишка отлично умел развлекать себя и без театра: дразнил собак почтенных господ, награждал щипками самих этих господ, разъезжал на запятках чужих фиакров и кабриолетов, играл в «пробку» (сбивал монеты с пробки).

В силу природной храбрости и врожденной любви к любым бунтам и смутам парижские мальчишки принимали активное участие в событиях Июльской революции: они строили баррикады, выворачивали булыжники из мостовой, бросались камнями с крыш; не случайно на знаменитой картине Делакруа рядом со Свободой идет в бой мальчишка с двумя пистолетами в руках. Свободолюбие гамена подчеркивали все, кто брался описывать этот тип. Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году», напечатанного в 1837 году в журнале «Московский наблюдатель», пишет:

«В известном целому миру мальчишке парижских улиц (gamin) содержатся именно две крайности гражданской жизни: необузданная дикость и опытная утонченность. Он в том поставляет честь свою, чтобы ничего не уважать, на все отваживаться и прежде каждого воспользоваться всем, что открыто для общественного употребления. Попробуйте когда-нибудь, подойдите рассмотреть картинку, которую Риттер или Пиери в первый раз вывесили, непременно какой-нибудь gamin вотрется между вами и картинкой. В июльские дни эти мальчишки доказали своей беспримерной дерзостью, что древний военный дух нисколько не упал во французах от долговременного мира. Они рано приобретают ловкость, столько нужную в больших городах, растут среди разврата всякого рода, под влиянием наслаждений, выставленных напоказ, ласкающих все чувства; даже колыбель их, можно сказать, сделана из дерева житейской опытности».

Порой парижские мальчишки были чисты душою, как Гаврош из «Отверженных», но гораздо чаще многочисленные узы связывали их с преступным миром. То же можно сказать и о женщинах легкого поведения. Сутенеры обычно наживались на них; воры нередко работали заодно с ними, обчищая карманы простофиль, заглядевшихся на соблазнительных девиц; кабатчики использовали их для приманки клиентов. Как уже упоминалось, 14 апреля 1830 года префект полиции Манжен запретил проституткам завлекать клиентов на улицах (они должны были «работать» только в домах терпимости). Одна из выпущенных по этому поводу брошюр получила название «Пятьдесят тысяч новых воров для города Парижа»: автор предполагал, что сутенеры, лишившись работы, примутся воровать.

Впрочем, женщины легкого поведения – столь разнообразная и живописная часть парижского населения, что заслуживает отдельного рассказа (читатель найдет его в следующей главе).

1830–1840-е годы стали для низших слоев парижского населения временем борьбы не только за свои права, но и просто за выживание. Простолюдины голодали и страдали от безработицы, а наиболее ответственные из представителей состоятельных слоев общества, сознательные приверженцы филантропии, задумывались о способах помочь этим жертвам пауперизации (массового обнищания) даже не столько из человеколюбия, сколько из чувства самосохранения, поскольку обоснованно опасались мятежей. Этой проблеме на рубеже 1830-х и 1840-х годов было специально посвящено немало исследований, в частности работа, введшая в обиход понятие «опасные классы», – книга сотрудника парижской префектуры Оноре-Антуана Фрежье «Об опасных классах среди населения больших городов и о способах сделать их лучше» (1840); два года спустя та же проблема была затронута в одном из популярнейших произведений эпохи – романе Эжена Сю «Парижские тайны». Однако существовал и другой, иронический, а не филантропический взгляд на эту проблему, который в январе 1840 года запечатлела в своем еженедельном фельетоне Дельфина де Жирарден: «Со всех сторон только и слышно, что рабочие умирают от голода, потому что у них нет работы. Революционные филантропы твердят нам об этом изо дня в день. А между тем, если вы закажете столяру дубовый стол, он заставит вас дожидаться окончания работы целый месяц, а когда месяц пройдет, попросит подождать еще немного, потому что не может найти работников. Если вы захотите перекрасить карнизы и оклеить стены новыми бумажными обоями, к вам пришлют мальчишку-наклейщика; он доставит клей и рулоны обоев, сорвет со стены старые обои, положит доску на козлы и уйдет. Вы станете посылать за ним, вы прождете его целый день с утра до вечера, но он не придет. Назавтра, в воскресенье, он воротится, наклеит шесть листов упаковочной бумаги и уйдет, потому что нынче воскресенье! На следующий день он не вернется, потому что кто же работает в понедельник! Во вторник он явится в четыре пополудни, когда будет уже темно, и наконец в среду его мастер, убежденный, что у вас уже все готово, придет за своим подмастерьем, чтобы послать его к другому заказчику. И так повсюду; обойщики, драпирующие стены тканью, – люди еще более удивительные: они приносят в ваш дом стремянку и преспокойно устанавливают ее посреди гостиной, они усеивают пол гвоздями, кусачками, молотками, плоскогубцами, скобами и прочими устрашающими предметами… а потом уходят. Зрелище всех этих орудий пытки вынуждает вас уйти из дома, вы предоставляете обойщикам возможность трудиться без помех и проводите весь день в городе, а воротившись вечером, налетаете на стремянку – увы! совершенно бесполезную; она пригодилась лишь на то, чтобы напугать вас и заставить даром потратить время. Закажите портнихе платье ко вторнику или к четвергу, и вы услышите в ответ: “Я не успею, у меня нет работниц”. Закажите башмаки, вас попросят прийти через месяц и объяснят: “У нас нет работников”. Да еще добавят: “В такое время! когда все заказывают новогодние подарки!” – как будто все заказывают новогодние подарки именно сапожникам. Между тем если кто и дарит на Новый год башмаки, то только сахарные или фарфоровые, а вовсе не сафьяновые. Кто разрешит наше недоумение: отчего наши рабочие не имеют работы, но при этом ни на одну работу не находится работника?»

Глава седьмая

Парижанки