Мой ледокол, или наука выживать

— Почему вы на своём заявлении написали Израиль такими крупными буквами? Что вы хотите этим сказать?

— Начальник отдела кадров не могла поверить, что я еду в Израиль, а ей, как сочувствующей сионистам, было важно убедиться в том, что я еду именно в Израиль, а не в Америку. Поэтому я и написал это крупными буквами.

Нет ответа...

— Вы ведь получили образование в Советском Союзе. Вы должны быть признательны Родине за это и должны отдать ей этот долг.

— Если уменя есть долги, я их с удовольствием отдам. Какие долги? Вы имеете в виду какое образование? Мой сломанный нос, мои сломанные пальцы, челюсть или, может быть, эту ножевую рану? Вы считаете, что я должен вернуть этот долг Родине, может кому-нибудь персонально?

Нет ответа...

—  Почему вы — рабочий в Мариинском театре? Вы могли устроиться по специальности на Адмиралтейский или Балтийский заводы? Вы же пришли работать в театр специально, чтобы нам повредить! Зачем?

— После армии я пытался устроиться именно на эти заводы. По телефону мне сказали, что я подхожу. По предъявлении паспорта мне отказали. Что там было нового в моём паспорте, кроме моей еврейской национальности?

Нет ответа...

—  Скажите, вы вдруг воспылали любовью к своему дяде. Вы его хоть раз видели?

— Я готов познакомиться с моим дядей, воссоединиться с ним и полюбить его, поскольку это единственная возможность отсюда уехать. Кроме того, это отвечает политике советского государства в области воссоединения разрозненных семей.

Нет ответа...

— Выяснилось, что вы хорошо владеете английским. Зачем вам это нужно?

—  Владение иностранным языком, в соответствии с постулатами Ленина, является одной из главных обязанностей советского гражданина. Ленин учил, что надо знать язык врага, чтобы разжигать мировую революцию, когда настанет время. Я серьёзно готовлю себя к этому событию.

Нет ответа...

— Вы встречаетесь с Голландским консулом. В Америке про вас говорят, устраивают демонстрации. Вы что не понимаете, что это вредит Советскому Союзу? Нам начали угрожать, что сорвут гастроли в Америке, а это может ударить по нашим артистам. Они-то уж точно ни в чём не виноваты.

— Вы же понимаете, что я поддерживаю отношения с голландцами и американцами, чтобы меня где-то случайно машина не задавила, пока я добиваюсь встречи с любимым дядей. Что же касается вреда артистам, то по театру ходят упорные слухи, что вы сами собираете дань за разрешение на участие в заграничном турне. Я, конечно, не хочу верить слухам, но говорят, что не только материальную, но и натурой. Насколько я помню из истории, железный Феликс говорил, что чекист должен быть кристально чистым. Мешать гастролям из-за нелюбви к Советской власти никто не будет, а вот защитить артистов от вашего произвола можно и через Америку. Я думаю, что выразился достаточно ясно.

Зам. директора по режиму посмотрел прямо на меня. В глазах у него была холодная и спокойная ненависть. Он задал последний вопрос:

— Почему Вы, Токарский, все же хотите уехать в Израиль? Вы же русский человек! Вы же берёзы любите больше, чем пальмы! Вас же кто-то надоумил! Вы же не сами это придумали?

— Да, есть такой человек.

— Вы можете назвать его фамилию?

— Николай Порозинский.

— Его адрес?

— Пожалуйста, Васильевский остров, 6-я Линия, дом 25, квартира 4.

— Так это же Ваш адрес!

— Да. Это мой сосед. Он каждое утро мне говорит: «Жидовская морда, убирайся в Израиль».

— Так вы же можете поменять квартиру.

— Вы что, мне квартиру даёте? Когда зайти за ордером? Я готов прожить на новой квартире до отъезда...

На этом разговор закончился.

Во вражеском стане появилась брешь.

Начальница отдела кадров и зам. директора по режиму тщательно избегали меня на публике. Я же искал этих встреч. Мне было важно поддерживать «огонь террора». Раз или два в неделю мне удавалось поймать моих оппонентов в коридоре в присутствии людей и подбросить «дров в огонь». Это происходило примерно так: «Иван Иванович, извините, у меня есть вопрос. Говорят, что ваша дочка получила в подарок от балерины Петровой ночную рубашку. Говорят, что это требовалось для включения её в список кандидаток на приму. Я прекрасно понимаю, что это может быть злой навет, но я считаю, что нужно разобраться и наказать виновных за роспуск таких слухов. Я верю в вашу честность, как коммуниста и чекиста, поэтому такие слухи должны быть пресечены в корне».

Окружающие начинали улыбаться. В театре информация распространялась со скоростью звука. Я получал очередные «дрова» от балерин. Каждый день они приносили мне все последние сплетни и информацию. Уже через месяц, завидев меня в коридоре, оба начальника заскакивали в ближайшие кабинеты, чтобы не допустить такого диалога на людях. Всё это жестоко и некрасиво, но это была война. Война беспощадная. Я дрался за свою судьбу.

От моих оппонентов я не ждал жалости или милости. Передо мной возвышалась каменная стена политической и государственной системы, заслонявшая мне путь к свободе. У меня не было ни одного союзника, который мог бы помочь прорваться, но было много лютых врагов. Мне надо силой превратить своих врагов в союзников.

А посему — «на войне, как на войне»!

Глава 20

Война

Арена битвы моей была наполнена разными людьми, разными интересами, необычными событиями. На ней были отказники, чекисты, доносчики, мошенники, проходимцы, интеллигенты и много наивных людей.

Я играл в свою игру и по своим правилам. У меня было несколько игральных кругов. В каждом отдельном моём круге игра была другой. В театре не знали, что я учусь на полузакрытых курсах английского языка. На моей бывшей работе не знали, что я выступаю борцом за справедливость в Мариинском театре, В моей коммунальной квартире даже и предположить не могли, что я задумал уехать в Израиль. Всё вокруг меня было построено, как несообщающиеся сосуды. Я очень хорошо понимал, что опасность, огромная и неотвратимая, появится в тот момент, когда сосуды начнут сообщаться. А это должно произойти. Любая незапланированная утечка информации могла привести меня к катастрофе.

Например:

1. Если бы мои «союзники» из театра узнали бы, что я не простой работяга, а был ведущим инженером на секретной работе, то они избавились бы от меня с лёгкостью. Они, с лёгкостью же, уничтожили бы меня при помощи нескольких телефонных звонков своим друзьям по службе.

2.  Война за мою комнату в коммунальной квартире между соседями должна была закончиться «бытовухой». Органы с радостью использовали бы новую ситуацию и посадили бы меня за драку или за поножовщину. (Об этом я расскажу позже.)

Таких примеров можно привести несколько.

Особое место на арене событий занимали «отказники» — люди, которым отказали в выезде, и они, волею случая, принимали на себя эту ношу. Они же являлись питательной средой для всех заинтересованных в выезде из СССР, а также для органов. Это естественно, поскольку отказники были носителями необходимой информации для всех, кто начинал процесс выезда.

Информация о порядке выезда из СССР, официальная и неофициальная, в газете «Правда» не публиковалась. Информация передавалась устно: от человека к человеку. Отказники являлись разношёрстной публикой. Были среди них осведомители-любители. Были осведомители от безвыходности ситуации, в которой они находились. Были и профессионалы-осведомители. Были люди, которые делали деньги на помощи, поступающей с Запада. Было, также, среди них много искренних и честных евреев.

Играя в свою «рулетку», я очень осторожно относился к новым контактам, боясь засветить то, что не надо было засвечивать. Тем не менее, я тоже нуждался в информации. С другой стороны, мне нужно было создать впечатление, что веду себя открыто, нараспашку. Продемонстрировать тем, кто за мной следил, что мне нечего скрывать. Проявляя интерес к ивриту, я стал ощущать лёгкое, но навязчивое давление с разных сторон к курсам иврита и пропаганде сионизма. Природу этого давления иногда даже сложно было определить. Однажды меня привели к одному великому сионисту. У него на внешней стороне входной двери был нарисован огромный маген-давид. Внутри двухкомнатной квартиры стояли шкафы, заполненные сионисткой литературой и книгами на иврите. Сионистская литература приравнивалась властями к «махровой антисоветчине», и за её хранение давали несколько лет тюрьмы. Я «невинно» спросил: «А зачем тебе столько литературы — ведь за неё посадить могут. Любой сексот, зайдя сейчас в комнату, может нас обоих арестовать, и через две недели уже будем уголёк грузить. Непонятно, как это может помочь народу Израиля? И кому это вообще надо?!»