В этом году в Иерусалиме

— Слушайте сюда, — сказал он, — у «Гроссингера» вас не утруждают. Подкову метнете вы, но подбирать ее будет служитель. И метать ее опять же нужно не вверх, а вниз. Ну что, атлеты, за мной.

Я не последовал за ним, решил посмотреть, как косметолог учит дам искусству макияжа. Для демонстрации потребовался волонтер, вперед вышла дородная матрона, косметолог помог ей подняться на возвышение.

— Я знаю, — начал он, — что кое-кого из вас беспокоят мимические морщины у рта. Что ж, вот эта мазилка, если ее правильно наложить, заполнит все углубления… Вот так, теперь вы видите, какая разница между правой и левой стороной лица?

— Нет.

— Уверен, что дамы в первых четырех рядах ее заметили.

У «Гроссингера» есть все — в том числе и легенда. Легенда о Дженни [277], «ЖИВОМ СИМВОЛЕ „ОТЕЛЯ С ДУШОЙ“», как не устают напоминать заголовки «Гроссингер ньюс». Куда ни кинь глазом — фотографии Дженни с разнообразными знаменитостями. «Наша эмблема, — сообщает гроссингеровский проспект, — прославленная улыбка нашей дорогой Дженни». Романтизированный, но вполне дюжинный портрет Дженни маслом украшает главный вестибюль. Имеется и песня «Дженни», Дженни участвовала в программе «Это твоя жизнь» [278] — событие настолько эпохальное, что в ненастные дни гостей иногда ублажают, показывая им запись программы. Но Дженни — теперь ей за семьдесят — уже не под силу благословлять всех новобрачных, приезжающих в отель. Не может она и так часто, как прежде, «безмятежно скользить» по огромной столовой, поэтому многие ее функции теперь перешли к даме помоложе, миссис Сильвии Джейкобс: она ведает отношениями с гостями и на ее устах неизменно играет улыбка.

— Дженни, — поведала она мне, — любит всех людей, независимо от расы, цвета или вероисповедания. Что по прозорливости, что по обаянию ей нет равных. Она — воплощение грации и благородства больших аристократок.

Дженни лично выбрала миссис Джейкобс замещать ее в роли хозяйки здешних мест.

— Бог, я думаю, наделяет людей разными талантами, дары это богоданные, голос, к примеру, — сказала миссис Джейкобс. — Так вот я рождена для гостиничного дела. За последние полвека я лучше всех воплощаю идеи Дженни Гроссингер. Меня здесь отождествляют с ней — какое вам еще нужно доказательство.

На всякий случай — буде дальнейшие доказательства все же потребуются — миссис Джейкобс предъявила письма гостей, возносящие ее таланты свахи, ее умение поднять настроение гостей. Вы, свидетельствует одно из писем, это что-то сверхъестественное. У вас прямо-таки атомная энергия.

— На нас работают наши традиции, — сказала миссис Джейкобс, — не говоря уж о дивной природе и прекрасных видах, а они здесь в изобилии. Так что мы отлично обходимся без Милтона Берла. В «Гроссингере» всего за семьдесят пять долларов в неделю любая стенографистка может запросто общаться с миллионером. И этой стороне нашей деятельности мы, знаете ли, придаем большое значение.

— Много к вам поступает жалоб от гостей? — справился я.

Миссис Джейкобс одарила меня чарующей улыбкой.

— Жалоба, — сказала она, — для нас — не проблема, а вызов. Я благодарю тех, кто жалуется.

Миссис Джейкобс устроила для меня экскурсию по дому Дженни, коттеджу «Радость», — он находится по соседству с Миллионерским коттеджем и напротив Папиного. На рояле стоит подписанная фотография Хаима Вейцмана, первого израильского президента, на столике рядом — фотография Джека Бенни, тоже с автографом. Одну стену с пола до потолка покрывают почетные грамоты и т. д. Адреса и дипломы, аттестующие Дженни «Женщиной года», включая и диплом — «Самая благородная женщина года» от Балтиморского общества помощи благородным женщинам. Имелся тут и диплом от журнала «Уиздом» [279], удостоившего Дженни титула Человека чести.

— Дженни, — поведала мне миссис Джейкобс, — на редкость скромна. Не было случая, чтобы она не уделила час в день изучению какого-нибудь предмета, а перед женщинами, у которых есть степень, она прямо-таки благоговеет…

У самой Дженни всего одна степень — почетного доктора гуманитарных наук, присужденная ей в 1959 году Уилберфорским университетом штата Огайо [280].

— Я никогда не видела, чтобы Дженни была так растроганна, как в тот день, когда ей присуждали степень, — поделилась со мной миссис Джейкобс.

Миссис Джейкобс поднесла мне коробочку печенья, чтобы я подкрепился, пока доберусь «дотуда» — «дортен» на идише, — в «Конкорд». Если Дженни Гроссингер — доктор Швейцер Катскиллов, то Артура Винарика можно считать их доктором Стрейнджлавом [281]. Винарик, в прошлом парикмахер, заработав состояние на тонике для укладки волос «Джерис», в 1935 году приобрел «Конкорд» за десять тысяч долларов и остается его водителем и вдохновителем и поныне. Ему за семьдесят. В первую нашу встречу я сморозил глупость, спросив Винарика: доводилось ли ему бывать на роскошных курортах?

— Гаражи с драпри — вот что это такое, — отрезал Винарик. — Склады.

Нашу беседу прервал гость в бейсболке и вздетых на нее темных очках.

— В чем дело, Винарик, неужели вы построили всего одно новое здание в этом году?

— Три.

Одно из них просто-таки двор Короля Артура, где «вас ждет волнующее рандеву в снегах… где каждый мужчина чувствует себя Галахэдом или Ланселотом, а каждая девица — Гвиневерой или прекрасной Элайн» [282]. Винарик — он одержимый строитель — как-то спросил комика Зиро Мостеля:

— Ну и что мне еще сделать? И чего еще тут не хватает?

— Застекленных джунглей, Артур. Чтобы охотиться на тигров в оранжерее. В шабат охотники надевали бы ермолки.

Однако вряд ли вероятно, чтобы хоть кто-то в «Конкорде» носил кипу: ведь переместиться из «Гроссингера» — дортен — означает перемахнуть через одно поколение евреев, а именно сменить хаймише (уютное), пусть и утопающее в патоке пристанище на хром и бетон. Обходительным и по должности человеколюбивым сотрудникам одного отеля далеко до компьютерной четкости служителей другого. Для «Конкорда», к примеру, одиночки тоже больное место, но здесь, по-моему, не лезут из кожи вон, чтобы пересадить их получше. Одиночки и брачные пары, молодые и старые обозначаются на карте военных действий в столовой разноцветными булавками.

«Конкорд» — самый большой и шикарный из Катскиллских отелей. «Сейчас, — написал на днях Уолтер Уинчелл, — он приносит тридцать миллионов в год». Фантастическое место. Роскошный лайнер, навечно поставленный в сухой док. Высотой в девять этажей, с огромным вестибюлем, плавно изогнутой лестницей, крытой красным ковром, с бесконечными коридорами, ведущими туда, сюда и куда только не, «Конкорд» легко управляется с двумя с половиной тысячами гостей, которые — как пить дать — отлично управляются с девятью тысячами латкес и десятью тоннами мяса ежедневно. С потолка главного вестибюля свисают затейливые люстры. Самый большой из здешних ночных клубов — «Имперский зал» вмещает две с половиной тысячи человек. Однако пытаться описать «Конкорд» в точных цифрах небезопасно. Потому что не успел я зарегистрироваться, как взамен главной столовой возникла еще более пространная, и не исключено, что со времени моего отъезда открылось еще пять соединенных между собой конференц-залов, а их, в свою очередь, переоборудовали в закрытый весенний тренировочный лагерь для «Метс» [283]. Тут нет ничего невозможного.

— Много лет назад, — поведал мне здешний служитель, — какой-то гость сказал Винарику: и это вы называете зал, да у меня дома уборная почище вашего зала. Винарик признал правоту гостя и — и давай строить. «У нас они за городом будут жить, как в городе, — возвестил он. — Как нам к этому подойти? Солнце — ну что солнце? — где его нет. А раз так, что нам предпринять?»