Михайлов или Михась? (СИ)

* * *

Австрийский подданный Майкл Шранц неожиданно объявился в Америке. Собственно, приятной неожиданностью его появление было лишь для следователя Жоржа Зекшена. Сам же Шранц свой бросок за океан готовил планомерно. Провернув махинацию со своей страховой компанией в Вене, он стал обладателем кругленькой суммы – не ехать же в новую страну с пустыми карманами. На естественный же вопрос о том, почему свои показания по делу Михайлова он решил давать в США, а не в Австрии, Шранц довольно туманно ответил:

– Я не верю австрийской полиции, к тому же в Австрии, если бы я дал показания по делу Михайлова, моя жизнь подверглась бы опасности. В США более совершенная юридическая система, к тому же я решил, что в этой стране я буду в безопасности.

Несмотря на весьма слабую логику такого утверждения свидетеля, следователь тем не менее пояснениями Шранца вполне удовлетворился, и в деле № Р 998096 появились очередные, не подтвержденные никакими документами, свидетельские показания. Вот что поведал Майкл Шранц. В Вене он работал в службе охраны одной из крупных фирм, возглавлял которую бизнесмен, говоривший на русском языке. В фирму частенько наведывались приезжие из России, один из них сразу привлек внимание Шранца. Это был человек высокого роста, крепкого сложения, и глава фирмы всегда встречал его с подчеркнутым радушием. Как выяснилось, это и был Сергей Михайлов. На первом допросе Шранц утверждал, что разговоры Михайлова со своим шефом он слышал только тогда, когда находился в приемной. Именно из подслушанных разговоров Шранцу стало ясно, что гость, то есть Михайлов, несомненно, принадлежит к российским криминальным структурам.

– Откуда такой вывод? – поинтересовался следователь. Шранц охотно пояснил: существуют в русском языке слова,

которые употребляются лишь людьми, принадлежащими к криминальным структурам, и эти слова, дескать, ни с какими другими не спутаешь. Свое знание русского языка новоявленный свидетель объяснил тем, что его мать по происхождению югославка, а так как русский и югославский языки по звучанию очень похожи, то для него, Шранца, не представляло никаких проблем понять суть разговоров, которые велись между главой фирмы и господином Михайловым.

Поначалу следователя вполне удовлетворили такие показания, но во время заседания Обвинительной палаты, когда женевцы ухватились за нового свидетеля, как за спасательный круг, стало ясно, что полученные следователем сведения имеют, мягко говоря, массу логических неувязок и фактических изъянов. И потому во время последующих допросов Шранц «поднапряг память» и «вспомнил» массу иных деталей, делающих его показания более «убедительными».

Дописав эту фразу, я обратил внимание на большое количество кавычек в тексте. Но избежать этих кавычек можно только в том случае, если все показания Шранца закавычить целиком. Даже не адвокатам, а просто человеку стороннему, вовсе не знакомому с делом Михайлова, и то становится ясно, что все сказанное бывшим австрийским подданным не просто ложь, а какой-то бред, сочиненный в угоду следователю. Итак, в своих последующих показаниях Шранц уже не ссылался на то, что он слышал разговоры Михайлова со своим шефом, находясь в приемной. Майкл теперь утверждал, что он был непосредственным участником переговоров. Наверное, им обоим, и следователю и свидетелю, представлялось более естественным присутствие охранника на переговорах главы фирмы с крупным зарубежным партнером. Шранц утверждал, что именно во время этих переговоров ему удалось познакомиться с Михайловым ближе, настолько близко, что Михайлов, проникшись доверием к Шранцу, даже позволил себе обратиться к нему с некоторыми мелкими поручениями. Такими, как, допустим, убийство каких-то ставших неугодными компаньонов. Шранц, разумеется, это поручение не выполнил, и это стало, по его словам, одной из причин, заставивших искать приют и защиту от Михайлова в США.

Майкл Шранц продолжал утверждать, что все разговоры с Михайловым велись исключительно на русском языке, когда же следователь попросил его воспроизвести несколько наиболее характерных для Михайлова фраз, Шранц, нимало не смутившись, заявил, что русский язык забыл. Сказались, вероятно, волнения, связанные с событиями последнего времени. Еще год назад, утверждал свидетель, он русский язык знал достаточно хорошо, чтобы полностью понимать все, о чем говорил Михайлов, а вот теперь начисто забыл. Ну настолько забыл, что ни одного слова вспомнить не может. Поверить в эту ахинею не захотел бы даже ребенок. Зато охотно поверили взрослые и искушенные юристы – следователь Жорж Зекшен и прокурор Жан Луи Кроше, признавшие и утвердившие Майкла Шранца официальным свидетелем обвинения.

Гражданин России Александр Абрамович и гражданин Австрии Майкл Шранц совершили преступление на своей родине. И тот и другой бежали в США в надежде найти там пристанище. И тот и другой были свидетелями обвинения, давая показания против Сергея Михайлова. Параллель в их действиях проводится сама собой – уж больно эти действия одинаковы, и невольно складывается впечатление, что оба этих типа действовали по какому-то сценарию, написанному одним лицом. Вполне возможно, что автором этого сценария был Роберт Левинсон в бытность свою спецагентом ФБР. Но даже если это и не так, то и у Абрамовича, и у Шранца были все основания стремиться к тем самым «вратам великих возможностей», которые охотно открывает перед людьми такого толка Америка.

Я, конечно, далек от мысли обвинять правительство Соединенных Штатов в том, что оно осознанно создает благоприятные условия для жизни в своей стране всякого рода лжецам и мошенникам. Но существующая в США программа борьбы с «русской мафией» весьма существенно начинает заботить американского налогоплательщика. А он, налогоплательщик, не прощает никому, когда в его карманах шарят столь беспардонно. Нельзя несколько лет кряду твердить простому обывателю об эфемерной угрозе русских бандитов, которые угрожают его благополучию. Он, обыватель, должен получить подтверждение тому, что эта угроза реальна. Американцам не меньше, чем европейцам, нужен был громкий процесс, связанный с русским именем. Арест Сергея Михайлова в Женеве, возбужденное против него уголовное дело могли в итоге оказаться именно таким процессом. И каждый, кто свидетельствовал против Михайлова, мог твердо рассчитывать на благосклонность американских властей. Абрамович и Шранц прекрасно это понимали, когда принимали решение скрыться от правосудия своих стран именно в Америке. Лжесвидетельство против Михайлова становилось для них не просто щитом, но той волшебной палочкой, которая сулила безбедное существование в будущем. Ведь недаром все русскоя-зычные газеты Америки вот уже несколько лет пестрят платными объявлениями-призывами к тем русским, которые готовы поделиться имеющимися у них сведениями о российской организованной преступности. Обращаясь к властям, эти источники информации могут твердо рассчитывать, что право на жительство в США будет предоставлено не только им самим, но и их близким, а иногда даже и не очень близким родственникам. Разумеется, спецслужбы обязаны проверить любые сообщения, но, как правило, эти проверки заключаются не в сборе документальных подтверждений, а лишь в сопоставлении, так сказать, внешнего ряда показаний.

Александр Абрамович, обратившись в ФБР, дал показания о том, что «бандиты» из «Солнцевской» преступной группировки обложили его непомерным налогом и он бежал в Америку, «спасаясь от вымогательства и опасаясь за собственную жизнь». Проверка, предпринятая агентами ФБР, могла подтвердить, что Александр Абрамович действительно жил в России, действительно занимал видный пост в одной из московских фирм. Наличие серьезного капитала подтверждало, что Абрамович на самом деле являлся крупным российским предпринимателем. Таким образом, Абрамович автоматически переходил в разряд свидетелей, заслуживающих доверия. Внимание, которым дарил Абрамовича приезжающий для допросов в США швейцарский следователь Зекшен, лишь усиливало предположение о важности Абрамовича как свидетеля.