По обе стороны экватора

Это показалось нам невероятным, но на следующий день мы собственными глазами убедимся в чудесной простоте нравов этого города, позволяющего своим обитателям шествовать по улицам в купальных трусах. Мы убедимся, что даже в автобус можно влезать прямо с пляжа — босому, полуголому, обсыпанному песком! — следует только накинуть на мокрое тело рубашку и не садиться на обитые клеенкой кресла.

Так начинается долгий процесс адаптации, освоения сложных, загадочных, курьезных, непонятных и анекдотических традиций, правил, обычаев и нравов страны, в которой тебе предстоит прожить большой кусок жизни. Страны, которую тебе нужно будет сначала понять, затем — заинтересоваться ею, а потом — полюбить. Потому что без интереса к стране и к людям, которые тебя окружают, ты не сможешь работать по-настоящему. А если не работать по-настоящему, то зачем тогда ехать? Зачем лишать себя и свою семью на эти долгие годы родного дома, друзей и всего того, к чему вы привыкли, что вам нужно, что вы любите?

Утром нам принесли завтрак: кофе с молоком, джем в аккуратных круглых коробочках из фольги. Желтые шарики масла. Сахар. Хрустящие булочки. И большие ломти загадочного плода, напоминающего дыню: зеленая кожура, темно-розовая мякоть и прилипшие к ней круглые черные шарики. Помятуя, что опыт — кратчайший путь познания истины, мы для начала осторожно попробовали на вкус шарики… Показалось явно несъедобно. Созрело мудрое решение кушать мякоть, которая оказалась прохладной и сочной, как у дыни, но почему-то почти не сладкой. Посыпали ее сахаром и возликовали. Наслаждение усиливалось от сознания, что стоимость завтрака входит в плату за номер.

Потом мы дерзнули предпринять первую самостоятельную вылазку из отеля. Со смешанным чувством опьянения своей смелостью и страха, что за эту смелость придется чем-то платить, спустились на лифте, вручили ключи равнодушно читавшему газету портье и вышли на улицу.

Перед нами лежал незнакомый город, загадочная страна, таинственный мир, переполненный сюрпризами, подстерегавшими нас на каждом шагу. Я проверил наличие в кармане телефона посольства — на всякий случай! — и нетвердой ногой ступил на тротуар, словно на лед, который мог оказаться слишком тонким и подломиться.

Нет, не подломился. Обошлось. Но все же что-то настораживало. Что именно?.. Внимательно осмотрелся, прислушался к собственным ощущениям и понял, что необычным показался даже тротуар: вместо привычного асфальта под ногами извивались черно-серые волны мозаики, выложенной из миллионов крохотных камешков — осколков окружающих город скал. Вымащивать тротуары такими камешками — единственно приемлемое решение в городе, где температура летом перехлестывает сорок градусов в тени и где дамские каблучки безнадежно тонули бы в плавящемся асфальте! Все это мы осознали впоследствии, летом. А в тот день — в июне — в Рио в разгаре была зима, температура воздуха держалась на невыносимо низком для аборигенов уровне: где-то около 22 градусов. Выше нуля, разумеется. И знаменитая пятикилометровая песчаная дуга Копакабаны, которая действительно оказалась в сотне метров от отеля, была почти безлюдной. Никакой уважающий себя «кариока» — житель Рио, не полезет в воду в такой холод!

Мы не были кариоками и потому не смогли удержаться от искушения: разулись, вошли в воду, ощутили ласковый шелест прибоя и с радостным визгом бросились обратно от надвигающейся волны.

Купальщиков было мало. Видимо, такие же «грингос» — иностранцы, как и мы, они сидели на гостиничных полотенцах, млея под уже набирающим силу солнцем, и прислушивались к хриплым голосам разносчиков холодного зеленого чая матэ, апельсинового сока — «ларанжады», и, разумеется, кока-колы.

Мы пошли вправо вдоль полосы прибоя. Сначала по песку, потом — по широкому мозаичному тротуару, на котором стояли тележки торговцев мороженым, сушеной картошкой, прохладительными напитками, сидели на своих ящиках негритята — чистильщики ботинок, и лежали продававшиеся для грингос пляжные принадлежности: козырьки от солнца, соломенные циновки, резиновые шлепанцы, черные очки.

Слева были пляж и море. Справа — серая стена прижавшихся друг к другу зданий, этажей в десять-двенадцать. Почти все первые этажи сверкали витринами магазинов, но мы со вчерашнего вечера уже знали, что здесь, на Копакабане, ничего покупать нельзя: все очень дорого. Те же товары, сообщили нам предупредительные и мудрые соотечественники, можно найти по куда более умеренной цене в центре города на улице Алфандега.

Мы шли, любуясь витринами, и наслаждались приятным сознанием своей осведомленности: уж кого-кого, а нас этим ловким торгашам одурачить не удастся! Пускай они околпачивают доверчивых толстосумов — янки, а мы подождем, когда соотечественники отвезут нас на Алфандегу.

Маленький негритенок схватил меня за брюки: «Эй, мистер, вай граша, вай?» Моих в то время еще очень скудных лингвистических познаний было маловато для точной расшифровки этого вопроса, но я понял, что он предлагает мне почистить башмаки. Их были здесь сотни, таких мальчишек, а клиентуры ощущался явный дефицит, и я решил облагодетельствовать юного представителя эксплуатируемого класса. Великодушно кивнув головой, я гордо водрузил ногу на замызганный разноцветной ваксой ящик, и черные детские руки замелькали вокруг моего скромного штиблета. Мальчишка работал ловко и быстро, и когда в коричневом скороходовском блеске засияло солнце, я чуть ли не впервые увидел, сколь прекрасными могут оказаться мои не первой молодости башмаки, и, похлопав парнишку по плечу, решил щедро вознаградить скромного труженика. Изнемогая от собственной щедрости, я протянул ему доллар, отлично сознавая, что этой зеленой бумажкой можно было бы оплатить чистку сапог по меньшей мере взвода солдат. Увы, мальчишка завопил «Майс, майс!», требуя прибавить. Я удивился, протянул еще один доллар и в ответ опять услышал: «Майс, майс!» Это показалось мне чем-то, напоминающим разбой на большой дороге. Спрятав деньги в карман, я попытался объяснить моему юному собеседнику, что перед ним — не какой-нибудь бессовестный янки — эксплуататор трудового народа, не посланец империалистических монополий, безнаказанно грабящих Латинскую Америку.

Вдохновенный урок политграмоты прозвучал гласом вопиющего в пустыне. Выслушав меня, мой юный собеседник постучал щеткой по ящику и сказал «Дэйс», растопырив для ясности перемазанные ваксой пальцы. «Дэйс! Дэйс!» — радостно возопили, кивая головами, его коллеги, обступившие меня.

«Десять?! Десять долларов за чистку пары башмаков?» Не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы понять, что опытный и хитрый чертенок привычным глазом расшифровал во мне чужестранца, впервые ступившего на бразильскую землю и еще не успевшего освоить ни местные нравы, ни курс валюты. Я изумленно воззрился на этих мальчишек, они дружно вопили «дэйс» и хитро глазели на простофилю гринго, доверчиво попавшего в западню.

Я понял, что попытка стать филантропом провалилась, и вспомнил — увы, с опозданием! — рассказ одного коллеги, который, напутствуя меня незадолго до отъезда, предупреждал, что в Латинской Америке вообще и в Бразилии в особенности ни в коем случае нельзя давать монетку негритенку в фавеле, ибо в следующее мгновение тебя растопчут тысячи других соискателей монет. Я вновь мобилизовал свой небогатый словарный запас и сложил фразу, объясняющую моему юному собеседнику, что если он не удовольствуется одним долларом, я немедленно позову полицейского и спрошу у него, сколько стоит чистка башмаков. И уж тогда-то заплачу строго по таксе. Для вящей убедительности я кивнул головой на прогуливающегося неподалеку сержанта. Мне стыдно сейчас в этом признаваться, но это было действительно так… Мальчишка внимательно посмотрел на меня, понял, что я и в самом деле способен на такой низкий поступок, вздохнул, взял доллар, скомкал его, сунул в ящик, поблагодарил меня учтивым «обригаду» и отправился на поиски очередной жертвы.

Много можно вспоминать о впечатлениях и приключениях того первого дня. О том, как попытались мы сесть в автобус через переднюю дверь, где, как оказалось, можно только выходить. Как в какой-то крошечной бакалейной лавке с изумлением обнаружили несколько ломтиков черного хлеба, тщательно упакованных в целлофан и оцененных лавочником в пять раз дороже, чем роскошный белый батон. Как во время первого нашего обеда в подсказанной соотечественниками забегаловке опростоволосились, заказав три порции куриного супа, и потом не знали, что с ними делать. Как были потрясены отвратительно кислым вкусом светло-желтой горчицы и сражены наповал нестерпимо едким, сжигающим нёбо и язык соусом «пири-пири». Как читали на автобусах загадочно-манящие названия еще неведомых нам городских кварталов: «Фламенго», «Леблон», «Ипанема», «Ларанжейрас» и пугающее «Жакарепагуа». Как, вернувшись в отель, спутали «служебный» и «социальный» лифты. Как мучительно долго пытались разгадать секрет запоров на окнах, а потом, когда наконец распахнули их, забыв вчерашние предупреждения соотечественников, в комнату влетели миллиарды москитов и накинулись с ликующим писком на наши экзотические, с их точки зрения, белые тела.