Булгаков

"Белая гвардия" - единственный роман Булгакова, где обильно используется разговорный язык, представляющий собой смесь русского и украинского просторечия, характерную для Киева. Для создания комического эффекта она перебивается еще и литературно правильным разговором образованной публики: "Петлюра только что проследовал во дворец на банкет... - Не брешить, никаких банкетов не буде" (в последней фразе отметим соседство русского "никаких" с украинским "не буде").

В первом булгаковском романе обнаруживается также сочетание трагического с комическим, что получит развитие в пьесах "Дни Турбиных" и "Бег". Вот как, например, рассказывается о гибели Фельдмана: "Фельдман вытащил бумажник с документами, развернул, взял первый листик и вдруг затрясся, тут только вспомнил... ах, боже мой, боже мой! Что ж он наделал"? Что вы, Яков Григорьевич, вытащили? Да разве вспомнишь такую мелочь, выбегая из дому, когда из спальни жены раздастся первый стон? О, горе Фельдману! Галаньба мгновенно овладел документом. Всего-то тоненький листик с печатью, а в этом листике Фельдмана смерть...

Поставлял Фельдман генералу Картузову сало и вазелин-полусмазку для орудий.

Боже, сотвори чудо!

- Пан сотник, це не тот документ!.. Позвольте...

- Нет, тот, - дьявольски усмехнув-шись, молвил Галаньба, - не журись, сами грамотны, прочитаем.

Боже! Сотвори чудо! Одиннадцать тысяч карбованцев... Все берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шма-исраэль!

Не дал.

Хорошо и то, что Фельдман умер легкой смертью. Некогда было сотнику Галаньбе. Поэтому он просто отмахнул шашкой Фельдману по голове".

Точно так же увидена смерть капитана Плешко, трижды отрекшегося, подобно апостолу Петру, и заплатившего дорогую цену "за свое любопытство к парадам". Даже мученической гибелью Булгаков не дает своим героям полного очищения. Осмеянию подвергаются стяжательство Фельдмана, который не прочь заработать на войне, и глупая страсть к парадам у Плешко. При этом элементы комического в том же диалоге Фельдмана с Галаньбой лишь оттеняют ужас гибели невинного человека, во имя первенца забывшего об опасности.

В "Записках на манжетах", "Записках юного врача", "Необыкновенных приключениях доктора" и других произведениях 20-х годов Булгаков порой использовал короткие рубленые фразы и элементы потока сознания, свойственные модернистской литературе предреволюционной эпохи и первых послереволюционных лет. Уже в московских сатирических повестях "Дьяволиада" и особенно "Роковые яйца" и "Собачье сердце" он вырабатывает свой собственный оригинальный стиль. Здесь приближающийся к литературной норме авторский текст сочетается с комическим просторечием или "канцеляритом" отдельных персонажей. В результате рождаются комические фразы, запоминающиеся читателям парадоксальным сочетанием несочетаемого и раскрывающие интеллектуальный уровень тех, кто претендует на власть в новом обществе. Например, следующее обращение председателя домкома Швондера в "Собачьем сердце": "Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой". Шариков же награжден малограмотной, но развязной речью завсегдатая кабаков. Примером может служить следующее обращение к Филиппу Филипповичу: "Что-то вы меня, папаша, больно утесняете".

В сатирических повестях, имевших научно-фантастическую основу, проявилось умение Булгакова просто, с минимумом словесных средств, рассказывать о достаточно сложных вещах. Например, в "Роковых яйцах" следующим образом изображено созревание яиц, которые все, к несчастью, принимают за куриные: "Действительно, картина на глазах нарождающейся новой жизни в тонкой отсвечивающей кожуре была настолько интересна, что все общество еще долго просидело на опрокинутых пустых ящиках, глядя, как в загадочном мерцающем свете созревали малиновые яйца". Здесь яйца гадов в красном луче жизни увидены глазами простых смоленских крестьян, а не ученого-биолога.

В своих пьесах Булгаков тоже стремился к максимуму выразительности с минимумом средств. Его персонажи, как правило, лишены длинных чеховских монологов, а серьезные программные декларации сопровождаются юмористическими репликами, как, например, в финале "Дней Турбиных". Вероятно, в этом, помимо прочего, секрет широкой зрительской популярности булгаковской драматургии, как прижизненной, так и посмертной.

В прозе 30-х годов у Булгакова неизменно появляется герой-рассказчик. И в биографии "Мольер", и в "Театральном романе", и в "Мастере и Маргарите", и даже небольшом рассказе "Был май" - начале несостоявшейся книги о несостоявшемся путешествии по Западной Европе этот персонаж играет важную роль. Писателя в то время все больше привлекала тема творческой личности, осмысленная сквозь призму собственной судьбы. Автор-рассказчик, надевавший маску простодушного наблюдателя событий, помогал Булгакову создать обманчивое впечатление объективности происходящего в романах, заставить читателей хоть на миг поверить в подлинность таких инфернальных персонажей, как Воланд и его свита. Так, рассказчик в "Мольере" демонстрирует нам свою заинтересованность в установлении истины: "Я говорю, семейство Бежаров выехало на дачу, но не уверен в том, выехали ли Мадлена и Женевьева, хотя и дорого бы дал, чтобы знать это точно". Вместе с тем, в этой биографии Булгаков с целью беллетризации повествования в некоторых случаях сознательно меняет истинный ход событий (второстепенных по отношению к главному герою). Рассказчик "Мольера" под маской беспристрастия полон сопереживания отнюдь не безоблачной судьбе господина королевского комедианта, чья жизнь все же оказалась полегче булгаковской. За шутками, которыми автор пересыпает повествование, яснее проступает трагедия Жана Батиста Поклена де Мольера (1622-1673), гения, вынужденного зависеть от милости непостоянного в своих симпатиях короля. Эпиграфом к мольеровской биографии Булгаков избрал слова римского поэта Квинта Горация Флакка (65 до н. э. - 8 до н. э.): "Что помешает мне, смеясь, говорить правду?", которые вполне применимы и к его собственному творчеству. Рассказчик в "Мольере" как раз и говорит сквозь смех горькую правду, не сумев обмануть тогдашнюю цензуру, но заставляя нас задуматься о сходстве Франции эпохи "короля-солнца" и Советского Союза 30-х годов в плане отсутствия творческой и иных свобод.

Рассказчик "Мастера и Маргариты" постепенно свое "правдивое повествование" окрашивает эмоциональным отношением к происходящему. Когда Коровьев-Фагот от имени жильца Тимофея Квасцова по телефону доносит о долларах, будто бы спрятанных в квартире Никанора Ивановича Босого, автор заключает этот эпизод следующей ремаркой: "И повесил трубку, подлец!" А представляя читателям Маргариту, голосом автора явно говорит уже сам Булгаков: "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!"

Я. и с. Булгакова, прежде всего в "Мастере и Маргарите", стал образцом, почти нормой для многих русских писателей последней трети нашего века. П. С. Попов в письме Е. С. Булгаковой 27 декабря 1940 г. по поводу "закатного" романа справедливо утверждал, что "можно прямо учиться русскому языку по этому произведению", а в биографическом очерке назвал покойного друга "образцовым стилистом, превосходно владевшим всем богатством и разнообразием" родного языка. Сам Булгаков именно язык считал самым важным элементом литературного произведения. В письме начинающему писателю Савелию Савину, приславшему на отзыв роман "Юшка", он призвал своего корреспондента "менять язык, поскольку из всех способов ознакомить читателя с Вашим замыслом изволили выбрать самый неудобный. "Он следил за плешивыми лентами, что оголяли череп"...(?) Я - Ваш читатель, останавливаюсь и вместо того, чтобы следить за развитием событий, начинаю размышлять над тем, что это значит, и двигаюсь дальше с сильнейшим сомнением в душе. Никакие "плешивые ленты" не оголяют череп! Читатели Ваши не раз стриглись в парикмахерских. Дело просто, как "рота готовилась к полковому празднику"... Это так. И все должно быть так. Просто. А то местами до того непросто, что и просто неверно, туманно. Сомнительно. "Оголенный череп, плоский, как дно баркаса"... Помилуйте! Разве что перевернутого баркаса? Да и причем здесь баркас? Книга усеяна вычурными, претенциозными оборотами. Местами какой-то елейный стиль, диаконовские выверты - "нудит о помощи..."... Можно ли так говорить? Ей-Богу, не знаю!... Впечатление такое, что автор Юшкой совершенно не интересуется, Юшка ему не нужен... Оговариваюсь - на роль ментора не претендую, пишу как читатель. А раз я читатель, то будьте добры, дорогие литераторы, подавайте так, чтобы я легко, без мигрени следил за мощным летом фантазии".