Булгаков

Тут даже слова "черт их знает" не только символизируют участие нечистой силы в этой нечаянной встрече, но и лексически перебивают литературно правильную речь героя разговорным выражением. В булгаковском описании намеренно нет ничего лишнего. Не только не указывается, разумеется, что Тверская находится в Москве, но и сама улица описывается как заведомо известная собеседнику (и читателям), поскольку важно здесь лишь то, что по Тверской одновременно идут тысячи людей. И в портрете Маргариты выделяется только одна черта, поразившая Мастера: одиночество в глазах.

Слезкинский же пассаж из "Парижских фиалок" блестяще спародирован в "Мастере и Маргарите" в сцене встречи Азазелло с Маргаритой на скамеечке в Александровском саду. Азазелло - "маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове. Галстук был яркий". Слащавый господин в котелке Слезкина превратился в щеголя-демона, и разговаривают они с Маргаритой не о времени (который час?), а об обретшем вечный покой Михаиле Александровиче Берлиозе, которого хоронят без головы, ибо ее похитил другой подручный Воланда - Бегемот.

Булгаковский Мастер - иной, чем герой Ю. С. С. Булгаков утверждает: "Как бы ни пришептывал Ю. Слезкин a la Карамзинов, все же он настоящий мастер". Однако слезкинское мастерство - чисто фабульное, это не более чем умение создать красивую ложь, которая должна понравиться читателям. У Булгакова же Мастер - автор гениального романа о Понтии Пилате - стремится постичь художественную и этическую истину, но не в силах повторить нравственный подвиг Иешуа Га-Ноцри - бестрепетно отдать жизнь за право всегда и всюду говорить правду.

"Я УБИЛ", рассказ. Опубликован: Медицинский работник, М., 1926, №№ 44, 45. Главное действующее лицо Я. у. - автобиографический доктор Яшвин. Рассказ примыкает к ранее опубликованному в том же журнале "Медицинский работник" циклу "Записки юного врача" и появившемуся там же позднее рассказу (или повести) "Морфий". В Я у., как и в рассказе "В ночь на 3-е число" (1922) и в романе "Белая гвардия" (1924) запечатлено потрясшее Булгакова в ночь со 2-го на 3-е февраля 1919 г. в Киеве у Цепного моста убийство. В Я у. глава петлюровцев полковник Лещенко (в "Белой гвардии" и рассказе "В ночь на 3-е число" - полковник Мащенко) рукояткой пистолета убивает неизвестного дезертира на глазах доктора. Я у. - единственный рассказ, где интеллигент, имеющий автобиографические черты, действительно, а не только в воображении, как доктор Бакалейников из "В ночь на 3-е число" и доктор Турбин из "Белой гвардии", карает палача-петлюровца. Последней каплей, переполнившей чашу терпения доктора Яшвина, стали обвинения, брошенные ему в лицо женщиной, мужа которой расстреляли петлюровцы: "Какой вы подлец... вы в университете обучались - и с этой рванью... На их стороне и перевязочки делаете?! Он человека по лицу лупит и лупит. Пока с ума не свел... А вы ему перевязочку делаете?.." На убийство Яшвина провоцирует приказ Лещенко дать женщине 25 шомполов. Вместо перевязки, доктор стреляет полковнику в голову из браунинга. Бакалейникову и Турбину для этого требуются воображаемые большевики-матросы и они потом корят себя "интеллигентской мразью" за трусость и нерешительность. Доктор же Яшвин в конце рассказа с удовлетворением констатирует: "- О, будьте покойны. Я убил. Поверьте моему хирургическому опыту". Как и "Налет" (1923), Я у. представляет собой рассказ героя уже в мирной обстановке о событиях гражданской войны. Я у. - последнее по времени создания произведение, где перед интеллигентом встает дилемма, убивать или не убивать палача. Вероятно, к 1926 г. Булгаков пришел к убеждению, что в случае повторения ситуации ночи со 2-го на 3-е февраля 1919 г. он бы теперь действовал решительно и беспощадно. Подобная перемена связана с общим изменением состояния интеллигенции в послереволюционный период. Еще в большом фельетоне "Столица в блокноте" (1922-1923) Булгаков отмечал с грустью: "После революции народилась новая, железная интеллигенция". Доктор Яшвин как раз и есть представитель этой "железной интеллигенции", которая "и мебель может грузить, и дрова колоть, и рентгеном заниматься". Только он перенесен со своим опытом и настроениями 20-х годов в февраль 1919 г., время разгара гражданской войны, и в тех обстоятельствах действует как бы уже с новым менталитетом. Сам Булгаков и родственные ему по мышлению интеллигенты тогда на насилие еще не были способны.

ЯЗЫК И СТИЛЬ. Я. и с. Булгакова эволюционировали на протяжении его творчества. В романе "Белая гвардия" писатель стремился совместить Я. и с. Льва Толстого, Гоголя и А. Белого. От Толстого и Гоголя здесь - длинные повествовательные периоды, подчеркивающие эпический характер происходящего в романе. От Толстого же - пейзажные описания, передающие настроение героев и сама форма сочетания семейного романа с философско-публицистическими рассуждениями о причинах и ходе грозных исторических событий 1917-1919 гг. на Украине. А вот от Белого Булгаков взял элементы потока сознания, предвосхищенные еще Гоголем, прием передачи живой разговорной речи толпы короткими рублеными фразами, широкое использование песенных текстов для выражения чувств персонажей и атмосферы действия. Патетику Толстого Булгаков предпочитает снижать иронией. Вот, например, замечательный рассказ Шервинского о мнимой встрече офицеров с будто бы спасшимся от расстрела царем: "После того как император Вильгельм милостиво поговорил со свитой, он сказал: "Теперь я с вами прощаюсь, господа, а о дальнейшем с вами будет говорить..." Портьера раздвинулась, и в зал вошел наш государь. Он сказал: "Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части. Когда же настанет момент, я лично стану во главе армии и поведу ее в сердце России в Москву", - и прослезился.

Шервинский светло обвел глазами все общество, залпом глотнул стакан вина и зажмурился. Десять глаз уставились на него, и молчание царствовало до тех пор, пока он не сел и не закусил ветчиной".

В данном случае эпический стиль рассказа Шервинского воспринимается комически, поскольку все происходит во время пьяного застолья, и сам рассказчик не забывает выпить и закусить. В то же время намеренные повторы одинаковых слов в соседних предложениях ("он сказал"; "светло обвел глазами"; "десять пар глаз уставились") подчеркивают монотонность повествования. Его художественная недостоверность заставляет задуматься и о несоответствии сообщаемого Шервинским реальному положению вещей. Недаром Алексей Турбин называет весь рассказ легендой, а Мышлаевский вслед за Марком Твеном (Сэмюэлом Клеменсом) (1835-1910) шутит, что "известие о смерти его императорского величества... несколько преувеличено". Вместе с тем упомянутый рассказ Шервинского, равно как и многие другие эпизоды "Белой гвардии", построен по законам театрального действа. Отсюда и портьера, откуда появляется воскресший император, и вполне театральная ремарка "прослезился". Поэтому роман "Белая гвардия" писателю очень легко было трансформировать в пьесу "Дни Турбиных". Что же касается влияния Белого, то цитаты из его произведений (Город (Киев) "Белой гвардии" очень напоминает главное место действия "Петербурга" и столь же мифологичен) оказываются помещены в сугубо реалистический контекст. В очерке "Как мы пишем" (1930) Белый отмечал, что для его собственного творчества характерна "особая зоркость к словам, жестам". Это свойство проявляется и у Булгакова в "Белой гвардии" и позднейших произведениях. Так, например, Город в романе "разбухал, ширился, лез, как опара из горшка". Подобно автору "Петербурга", Булгаков в "Белой гвардии" неодушевленные предметы и отдельные детали внешности заставлял выступать в качестве самостоятельных субъектов действия; в частности, при описании гусарского полка: "Мохнатые шапки сидели над гордыми лицами, и чешуйчатые ремни сковывали каменные подбородки, рыжие усы торчали стрелами вверх". Вообще при характеристике любой массы людей, толпы, вооруженной и невооруженной, писатель акцентировал внимание читателей именно на неживых предметах - амуниции, одежде. Толпа для него была чем-то неодушевленным, механическим. Так показана, например, "сила Петлюры", идущая на парад: "Несчитанной силой шли серые обшарпанные полки сечевых стрельцов... Ослепительно резанули глаза восхищенного народа мятые заломленные папахи с синими, зелеными и красными шлыками с золотыми кисточками. Пики прыгали, как иглы, надетые петлями на правые руки. Весело гремящие бунчуки метались среди конного строя, и рвались вперед от трубного воя кони командиров и трубачей". Лиц, глаз толпы Булгаков намеренно не дает, ограничиваясь лишь портретом предводителя со смешными, снижающими деталями: "Толстый, веселый, как шар, Болботун катил впереди куреня, подставив морозу блестящий в сале низкий лоб и пухлые радостные щеки".