Газета День Литературы # 151 (2009 3)

И наконец, чтобы никакого сомнения в датах ни у кого не оставалось, Гоголь ещё раз прибегает к Ляпкину-Тяпкину.

Там, где не в силах справиться учебник истории, приходит на помощь учебник арифметики.

7. Итак, на "физическом" календаре – лето 1831 года, года, когда в жизнь 22-летнего Н.В. Гогля-Яновского вошёл Ревизор-Пушкин. Но культурное время и пространство комедии в уездном городке, ждущем своего Ревизора, явно отстаёт от этой даты: оно застыло в первом трёхлетии Амоса Федоровича, – где-то возле 1816 года, т.е. в эпохе Императора Александра Первого, – с её "масонским" вольномыслием и столь же всеобщим вниманием к дружеской переписке, без чего не представим культурно-поведенческий стандарт (стереотип) тогдашнего образованного сословия.

И Гоголь старательно являет нам "типических", т.е. ещё достаточно легко узнаваемых в 30-х годах XIX в. персонажей того, отошедшего, времени, – персонажей, в полной мере наделённых указанными выше "культурными доминантами".

Как и подобало служащему по ведомству судебному, прямо связанному с именами Сперанского и Магницкого, Амос Федорович, по словам Гоголя, "несколько вольнодумен" и, по некоторым признакам, возможно, числит себя в сообществе "вольных каменщиков", по крайней мере – сочувствует их "святой работе". Он превыше всего ставит человеческий разум, для которого нет преград (как мы помним, Ляпкин-Тяпкин до своих воззрений "сам собою дошёл, собственным умом"). Он, по свидетельству Городничего, – атеист (точнее было бы сказать – деист), но в то же время – не чужд мистицизма: среди пяти-шести прочитанных им книг почётное место занимают "Деяния Иоанна Масона", на которые он делает попытку авторитетно сослаться в беседе с прочими чиновниками.

Другая фигура "Александровского века" в комедии – это почтмейстер Шпекин. Его отношение к переписке носит специфический "карамзинистский" характер, свойственный эпохе "эпистолярного ренессанса" в России (конец XVIII – первая четверть XIX в.). Почтмейстер рассматривает переписку как самостоятельный литературный жанр, и поэтому прикладывает к текстам писем не утилитарные, но культурно-эстетические мерки: "Это (т. е. перлюстрацию писем, – Ю.М.) я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства... Иное письмо с наслаждением прочтёшь – так описываются разные пассажи.., а назидательность какая... Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места..." Далее почтмейстер цитирует понравившееся ему место из письма какого-то поручика, – т. е. ведёт себя в точности, как Василий Львович Пушкин, Александр Иванович Тургенев и, разумеется, знаменитый московский почт-директор Булгаков – ведущие создатели принципов русской эпистолярной культуры.

Гоголь словно говорит нам: только в этом нелепом и смешном старозаветном обществе – взрастившем Пушкина! – и возможно было Ивану Александровичу Хлестакову прослыть Ревизором. Александровские древние уродцы интуитивно признали в нём "своего", прибывшего к ним с секретным поручением из столицы.

Впрочем, и сам Иван Александрович, несмотря на свою молодость, совершенно вышел из моды и безнадежно устарел. Словно Александр Ивано- вич Тургенев, годящийся ему в отцы, он не в силах противостоять демонам эпистолярного жанра, – и по любому поводу разражается очередным дружеским письмом. Недаром тайна его, в явлении XVIII, предваряющем (позднейшую) "немую сцену", разоблачается в результате прочтения его же неосторожного письма к своему другу-литератору, которое он, в точности по Тургеневу и Булгакову, поторопился написать прямо на месте проишествия и тотчас отправить. Оно, разумеется, было вскрыто эстетом Шпекиным. В своём письме Хлестаков, как истинный представитель эпохи "эпистолярного ренессанса", предлагает нам составленные в совершенно "карамзинистской" болтливой манере портреты встреченных им чиновников – и предлагает "поместить их в литературу". Можно сказать, что перед нами – вариант дружеского письма в виде т. н. путевых/дорожных заметок, которым, кстати, отдал дань и Александр Сергеевич. Хлестаков характеризуется Гоголем как носитель "сентименталистского" культурно-поведенческого стандарта. Недаром в позднейших "Замечаниях для господ актёров" сказано, что Иван Александрович "говорит и действует безо всякого соображения. ...Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет". Эта последняя фраза Гоголя – есть (едва изменённая цитата) из популярнейшего "Письмовника" 1822 г., где именно таким образом, без предварительных планов, т.с., спонтанно, предлагается действовать для успешного написания дружеских писем.

8. Прежде, чем мы поговорим ещё немного об отношении Ивана Александровича Хлестакова к литературе, возвратимся к началу комедии, а именно к письму Чмыхова, полученному Городничим, письму, послужившему завязкой "Ревизора". Стиль и содержание его имеют свою историю, напрямую связанную с темой наших заметок. В письме к жене от 2 сент. 1833 года Пушкин рассказывает о своём посещении нижегородского губернатора ген. Бутурлина, который принял своего гостя "мило и ласково". В записи П.И. Бартенева, опубликованной без имени автора в журнале "Русский Архив" за 1865 г., подробно рассказывается о причинах столь любезного приёма. В Нижний Новгород Пушкин прибыл по пути в Оренбург. Тамошним губернатором был его давнишний приятель Василий Алексеевич Перовский. Как-то утром в Оренбурге, – повествуется у Бартенева, – Пушкин проснулся от хохота своего приятеля. Оказывается, Перовский "получил письмо от Б(утурлина)... содержания такого: "У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но, должно признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачевском бунте; должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях. Вы знаете моё к вам расположение; я счёл долгом вам посоветовать, чтобы вы были осторожнее и пр." Тогда, – продолжает Бартенев, – Пушкину пришла идея написать комедию "Ревизор". Он сообщил об этом Гоголю..."

О теме "Ревизора", записанной Пушкиным, см. также у П.О. Морозова в сб. "Пушкин и его современники" (XVI, с. 110-114). Сами по себе обстоятельства передачи сюжета комедии, как они излагаются, в согласии с классической, условно выражаясь, версией, у Бартенева и Морозова, мы здесь опускаем. Скажем лишь, что никаких сторонних, доказуемых подтверждений того, что Пушкин "подарил" Гоголю собственную идею, – не существует. Концепция "подарка" находится в противоречии с тем, что нам известно о взаимоотношениях Пушкин-Гоголь. Но безсмертная комедию – написана. Связь её с рассказанным Бартеневым, и отраженным в письме Пушкина к жене, анекдотом – несомненна. Получается, что Александр Сергеевич то ли дал Николаю Васильевичу возможность прочесть упомянутое письмо к Наталье Николаевне, сопроводив его пояснениями (что нам представляется маловероятным), то ли сам Николай Васильевич каким-то образом добрался до этого письма, – и, как мы вскоре убедимся, до некоторых других писем Пушкина, чуть ли не дословно попавших в текст "Ревизора". Позволительно допустить, что юная Наталья Николаевна была в этом смысле не всегда осторожна. На эту её неосторожность и намекает Пушкин:

"18 мая 1834 г. Петербург

/.../Смотри, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь; если почта распечатала письмо мужа к жене, так это её дело, /.../ но если ты виновата, так это мне было бы больно".