Газета День Литературы # 151 (2009 3)

И тут же смутился.

"Да что ж это я…"

Осторожно положил ружьё в шкаф.

Вышел на крыльцо.

"И что, я должен верить, что умру вместе с ней? Но это же ненормально!"

Шевцов уставился на трясогузку, которая, поглядывая на него остренькими точечками своих глаз, бегала по коротко постриженной траве у крыльца, ловила своих мошек.

"И потому, значит, она не хочет ложиться в больницу, решила назло мне умереть... Чтобы я потом неизвестно в чём раскаивался…"

"Чтобы, значит, я весь остаток жизни рыдал…"

Трясогузка, замерев, опять глянула на Шевцова. Он, чтобы её не спугнуть, стоял, не шевелясь. Но трясогузка вдруг улетела без всяких на то причин.

"Господи! Да Надя же чувствует каждую мою мысль!.. И, конечно, растолковывает её по-своему!"

А жена уже улеглась на своем матрасе. Он тихонечко к ней подошёл. А она уже уткнулась в свою книжку. Дождался, когда она отложит книгу в сторону. Вдруг задрожавшим голосом вымолвил:

– Послушай, я тебе должен сказать всю правду… То есть, я теперь уже могу уйти с работы… Ну, всё, что угодно я могу сделать… только бы ты каждый раз не просвечивала меня своим рентгеном…

И это была уже столь чистая правда, что Шевцов даже немножко взбодрился.

– Ты мне очень нужна… – выдохнул он, но, видимо, так был измучен, что получилось суховато.

Он смутился, а от смущения повторил ещё более обыкновенно:

– В конце-концов, если тебе нужны жертвы, я действительно уйду с телевидения… А дети пусть и учатся, и работают, как это теперь многие делают…

Она сначала долго и внимательно в него вглядывалась, затем сказала:

– Ты говоришь так потому, что знаешь, что жертва твоя мне не нужна…

– Я тебе всё сказал… А ты ничего не услышала… К сожалению…

Последнее слово было лишним. Пустым. От бессилия.

– Бедненький… – сказала она вроде бы как даже насмешливо. И отвернулась.

– Ну что, что мне сделать, чтобы не стало между нами той стены, которую ты соорудила! Без которой ты уже жить не можешь! – закричал он теперь с настоящей яростью. – Хочешь, я ружьё выброшу?! Чтобы не казалось тебе, что я жду не дождусь улизнуть от тебя на охоту! Сейчас же выброшу! Хочешь?

И побежал в дом за ружьём.

– Не вздумай выбрасывать! – крикнула она. А усмехнувшись, добавила: – Это я его покупала!

Укладываясь спать, она заметила, что появились у неё новые бугры на ногах. И вроде бы как рука немножко распухла. Горько-горько расплакалась:

– Ну, почему так у меня. Только подумаешь, как всё хорошо, сразу всё плохо…

Он, сцепив зубы, втёр в её опухоли почти половину тюбика явно бесполезной мази. Она, едва он с втиранием покончил, уснула. Он ушёл на веранду и долго сидел там, не шевелясь. Затем достал ружьё. Разобрал его. Собрал. Разломил. Достал из шкафа один патрон. С удовольствием вставил его в верхний ствол. Походил с ружьём по веранде. Вынул патрон. Опять вставил…

– А ты со своей игрушкой возишься?

Он вздрогнул от её голоса.

– Ты почему проснулась?

– Ты же не спишь…

Она его обняла. Когда он целовал её, то глаза её сияли так жалобно, что сердце у него сжалось.

А утром она обнаружила, что опухоли на ногах и на руке исчезли.

Так случалось и раньше, но она то ли сделала вид, то ли действительно вдруг поверила в своё окончательное выздоровление. И даже, как это было давно, позволила ему собрать на стол тарелки для завтрака, а сама принялась готовить омлет.

Затем вполне весело вспомнила:

– А знаешь, о чём я подумала, когда ты собрался ружьё выбрасывать?

– Да просто захотелось тебе ещё разочек съездить со мною на Липенское болото!

– Ну, с тобою я, может быть, и съезжу, но ты не угадал! Я ведь ещё ни разу из твоего ружья не выстрелила… А ещё когда покупала его для тебя, то так захотелось выстрелить… Честное слово!

– Вот и пойдём сегодня в поле! Там можно будет палить сколько угодно!

Шевцов сам настоял, чтобы отправились они с ружьём в широченное, расположенное между дачным поселком и рекою поле.

Когда оказались на просторе, Наталья Викторовна о своём намерении выстрелить сразу же забыла. Либо жадно глядела по сторонам, либо вдруг просила:

– Ну что ты плетёшься, как роденовские граждане Кале! Давай вернёмся, велосипеды возьмём, и прокатимся хотя бы по вон той тропочке!

Затем всё-таки вспомнила:

– А ты действительно разрешишь мне выстрелить?

– Если согласишься стрелять с открытым ртом…

– …?

– Иначе можешь оглохнуть. Ты что ли не видела, что все охотники, прежде чем стрелять, изо всех сил открывают рот?

– Да ты обманул меня! Обманул! Я по твоим глазам вижу!

Надежда Викторовна бросилась на него, он увернулся, но чтобы не споткнулась она о его ногу, тут же поймал её, она попробовала разжать его руки, вырваться, но он не позволял ей даже пошевельнуться. Тогда она, повернув к нему своё разгорячённое лицо, радостно прошептала:

– А если ты сильнее, то можно я буду кусаться?

– Можно, – разрешил он и, высвободив одну руку, сбросил ружьё с плеча в траву.

– Как же хорошо, что мы в поле вдруг оказались…

– Да…

Затем они, крепко прижавшись друг к другу и почти не дыша, долго лежали в траве и глядели в небо.

– Вот в виде какого-нибудь жучка я бы тут в поле прожила сколько угодно… – сказала она.

– А я… Я положу тебя в коробочку и отнесу домой.

Затем они шли и шли по полю. Опомнились уже у речки. Долго смотрели, как искрится на солнце неслышная её рябь. Медленно пошли обратно.