Газета День Литературы # 151 (2009 3)

Отпуск дожили они на даче, словно оглохнув от того покоя, который вдруг вошёл им в души. Приезд в Москву решили отметить званым ужином, но получилось, что пригласили только старика Прохорова. Он заявился принаряженным по такому случаю в белую рубаху с галстуком, гладко причёсанным. Сначала шутил без умолку и в охотку пригубливал водку, потом вдруг погрустнел и сказал:

– А вы опять, как два голубка, глазами своими на меня, старика, сияете…

И, выпив уже полную рюмку, вскоре заклевал носом.

– Ладно, пока спать не расхотелось, пойду я…

Надежда Викторовна пошла его провожать. И в коридоре, не удержавшись, восторженно сообщила:

– Вы представляете, оказывается он меня так любит, так любит!

Но, боясь потерять драгоценный сон, Прохоров даже глаз не раскрыл, только-то и кивнул в ответ.

Через год у телеканала сменились владельцы, и Санкин стал издавать дорогущий глянцевый журнал. А Шевцова он пригласил в качестве главного редактора. Шевцов этой куда более обыкновенной работе обрадовался. Но рыбалку почти забросил, а к ружью, привезённому с дачи и запертому в шкафу, уже не притрагивался. Впрочем, Надежда Викторовна по-прежнему провожала его и на работу, и, тем более, на редкие рыбалки, как на войну. В день по нескольку раз перезванивались они по телефону, уточняя чуть ли не секунды до его возвращения. И если получалось так, что он вдруг замыкался и уходил в себя, она на свой счёт это уже не принимала и лишними догадками не мучалась. Только жалела его ещё сильнее. А если мне удавалось их встретить во всё той же Третьяковке (оказалось, что среди всех моих знакомых только они, как и я, не могли обойтись без периодического погружения в благородно молчащую красоту пейзажев Саврасова или, например, Шишкина), то мне даже непонятно было, на картины она смотрит как на некие произведения искусства или – как на часть частной жизни.

Я, не смея подойти и порушить их вдохновенное ощущение красоты своего бытия, при встречах здоровался издали. Хотя, когда исчезал я из их поля зрения, то вдруг обжигало меня ощущение собственной неприкаянности и одиночества, и мне было даже по-глупому обидно, что в их счастье им до меня нет дела. Впрочем, если доводилось нам встретиться в музейном буфете, то Надежда Викторовна набрасывалась на меня с жаром, как на драгоценнейшую находку, а Шевцов, уже потучневший, уже с горьковато затвердевшими складками у рта, уже седоватый, глядел на меня со своей обычной смущённой нежностью, как во время наших прошлых и, конечно же, самых задушевных цедеэльских застолий, а затем угощал душистым кизлярским коньяком из своей знаменитой рыбацкой фляги. И мы уже не могли расстаться, поедая жульёнчики или пироги с грибами, безмятежно вспоминали события своей юности или же осторожненько позволяли друг другу касаться событий нынешней личной жизни, которая у каждого уже, конечно, была своя…

В одну из таких наших нечаянных встреч (это было во время антракта в консерватории, куда у Шевцовых всегда был общесемейный абонемент) Вячеслав Вячеславович предложил мне должность обозревателя в санкинском журнале. И я с радостью согласился. Но не только потому, что посулил он высокую зарплату, а ещё и потому, что помнил, как мы собирались все вместе в "Литучёбе"…

Ещё через два года их старший сын Вячеслав женился, а вскоре появился у них и долгожданный внук, тоже, кстати, Вячеслав. Так что Надежда Викторовна стала разрываться между мужем и внуком на две явно не равные, уже в пользу внука, части. А когда собиралась вся их семья за одним столом (это случалось редко, лишь в дни рождения, на Новый год, и на Пасху), то она, сияя своими вечно не потухающими глазами, сама нетерпеливейше провозглашала первый тост:

– Это такое счастье, что мы опять вместе! Такое это счастье! Так давайте же своё счастье будем беречь, как… как..

– Как зеницу ока! – весело подсказывал кто-нибудь из сыновей.

– Да, как зеницу ока! – серьёзно добавляла она.

И все невольно затихали пред силой того чувства, с которым она произносила свои одни и те же, всегда одни и те же слова…

(газетный вариант)

Юрий МИЛОСЛАВСКИЙ ПУШКИН – ГОГОЛЬ – ХЛЕСТАКОВ

Взаимоотношения Пушкина и Гоголя, применительно к истории русской культуры, уже к середине XIX в. породили глобальное противостояние "пушкинского" и "гоголевского", – противостояние, которое завершилось безоговорочной, сокрушительной, всеобъемлющей победой "гоголевского". "Идеи, которых он (Гоголь) вовсе не высказывал, ощущения, которых совсем не возбуждал, возникнув много времени спустя после его смерти, – все, однако, формируются по одному определённому типу, источник которого находится в его творениях.

К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Н.В. ГОГОЛЯ

1. С тех пор как эти творения лежат пред нами, всё, что не в духе Гоголя, – не имеет силы, и, напротив, всё, что согласуется с ним, как бы ни было слабо само по себе, – растёт и укрепляется" – так сказано об этом обстоятельстве у В.В. Розанова. А в изящной словесности суть этого противостояния нашла своё исчерпывающее выражение в драматическом этюде, – или, если угодно, маленькой трагедии Даниила Ивановича Хармса "Пушкин и Гоголь". Её герои, выходя на сцену, чтобы "отдохнуть", поочередно натыкаются друг на друга. Эти столкновения сопровождаются возмущёнными репликами: "Безобразие, опять об Гоголя!" – или, напротив, "Мерзопакость, опять об Пушкина!". При этом Пушкин постоянно чертыхается – в точности, как это делал Гоголь в своих письмах и сочинениях, – и чему он, кстати, научил всю русскую читающую публику. С той поры мы "разговариваем, как Гоголь", а воображаем, будто бы "как Пушкин"; но это отдельная тема.

2. Вообще сказать, коллизия, драматургически смоделированная Хармсом, сохраняется на русской литературно-исторической сцене по сей день, ибо на этой сцене все ещё длится (собственно, глагол движения здесь не вполне уместен) гоголевский период русской литературы. Инерционная мощь "гоголевского" такова, что её, в конечном итоге, не смогли преодолеть ни гр. Л.Н. Толстой, ни Ф.М. Достоевский. А ведь они, каждый по своему, оставались, в сущности, в пределах того же гоголевского пространства; они лишь отказывались от главного "парагоголевского" постулата, а именно – так называемой типизации, в пользу того, что гр. Толстым, с отсылкой к Пушкину-Протею, звалось "текучесть", а у Достоевского – стало историософским составляющим в литературе. Но собст- венно-гоголевские, осознанные, разумеется, задним числом, принципиальные характеристики прозы сохранялась. Так, для Толстого повести Пушкина были "голы как-то". Всё это, впрочем, хорошо известно. Нам остаётся только добавить, что попытка прямой пушкинской контратаки, предпринятая в 20-30 годах прошлого столетия всё тем же Хармсом, Введенским и Заболоцким (собственно, авторами, так или иначе прикосновенными к ОБЭРИУ) – в сколько-нибудь далеко идущем плане просто не удалась.