История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

Отношеніе массы русскаго общества къ «письмамъ» Чаадаева. "Апологія сумасшедшаго"

Взрывъ негодованія вызвало это сочиненіе Чаадаева въ широкихъ кругахъ русскаго общества: "люди всѣхъ слоевъ и категорій оощества соединились въ одномъ общемъ воплѣ проклятія человѣку, дерзнувшему оскорбить Росйю; студенты московскаго университета изъявляли желаніе съ оружіемъ въ рукахъ мстить за оскорбленіе націи". Чтобы смягчить впечатлѣніе скандала, произведеннаго статьями Чаадаева, правительство объявило его «сумасшедшимъ». Онъ написалъ въ свое оправданіе еще новое политическое сочиненіе: "Апологія сумасшедшаго", въ которомъ опять отстаивалъ свои идеи, хотя и смягчивъ ихъ рѣзкость и опредѣленность. Онъ, не безъ примѣси легкаго презрѣнія, заговорилъ о "толпѣ", его осудившей: "общее мнѣніе (la raison gênêrale) вовсе не есть абсолютно справедливое (la raison absolue); инстинкты большинства бываютъ безконечно болѣе страстны", болѣе узки, болѣе эгоистичны, чѣмъ инстинкты отдѣльнаго человѣка; "здравый смыслъ народа вовсе не есть здравый смыслъ вообще". Затѣмъ онъ указывалъ, что "любовъ къ отечеству есть вещь прекрасная, но еще прекраснѣе любовь къ истинѣ". И, обращаясь къ исторіи своего отечества, онъ вспоминаетъ Петра, — создателя русскаго «могущества», русскаго "величія"… Онъ пересоздалъ Россію благодаря общенію съ западомъ, благодаря порабощенію Россіи западу. Этотъ путь, по мнѣнію Чаадаева, былъ правильный. Затѣмъ онъ критикуетъ мнѣніе лицъ, утверждающихъ, что намъ нечему учиться y запада, что мы принадлежимъ востоку и что наше будущее на востокѣ. Попутно онъ высказывается рѣзко отосительно идеализаціи старины, — этого возвращенія къ "старымъ сгнивишимъ реликвіямъ, старымъ идеямъ, которыя пожрало время". Онъ говоритъ, что отечество свое любитъ не меньше своихь критиковъ, оскорбленныхъ его сочиненіями. "Я не умѣю любять отечество съ закрытыми глазаки, съ преклоненной головой, съ запертыми устами, — говоритъ онъ. Я люблю свое отечество такъ, какъ Петръ Великій научилъ меня любить его. Признаюсь, что y меня нѣтъ этого блаженнаго (bêat) патріотизма, этого лѣниваго патріотизма, который устраивается такъ, чтобы видѣть все въ лучшую сторону, который засыпаетъ за свои иллюзіями".

Значеніе этихъ «писемъ». Отношеніе къ Чаадаеву его идейныхъ противниковъ.

"Философскія письма" Чаадаева полны историческихъ ошибокъ и фантазіи, но много было въ нихъ вѣрнаго, хотя слишкомъ страстно-высказаннаго. Но главное значеніе ихъ не въ историческомъ содержаніи, a въ томъ скептическомъ отношеніи къ патріотическимъ "иллюзіямъ", которыми жило тогдашнее русское общество. «Письма» Чаадаева въ исторіи русскаго самосознанія сдѣлались тѣмъ мостомъ, который соединилъ свободную русскую мысль двухъ эпохъ — александровской и николаевской. Идейные противники его «славянофилы» высоко цѣнили его, какъ благороднаго человѣка и какъ смѣлаго публициста. Хомяковъ въ 1860-омъ году въ такихъ словахъ поминалъ его: "просвѣщенный умъ, художественное чувство, благородное сердце — таковы тѣ качества, которыя всѣхъ къ нему привлекали; въ такое время, когда, повидимому, мысль погружалась въ тяжкій и невольный сонъ, онъ особенно былъ дорогъ тѣмъ, что онъ самъ бодрствовалъ и другихь побуждалъ"… Есть эпохи, въ которыя это — большая заслуга.

Интересъ русскаго общества къ нѣмецкой философіи.

Уже Чаадаевъ выступилъ передъ русской публикой въ качествѣ послѣдователя нѣмецкой идеалистической философіи, но философъ былъ въ немъ побѣжденъ публицистомъ. Вѣ нѣкоторыхъ кругахъ русскаго общества, наобороть, это увлеченіе нѣмецкой философіей взяло верхъ надъ живыми интересами современности. Здѣсь процвѣтало умозрительное отношеніе къ вопросамъ жизни, — здѣсь болѣе интересовались разрѣшеніемъ міровыхъ вопросовъ, чемъ русскою дѣйствительностью, — прошлымъ и будущимъ — болѣе, чѣмъ настоящимъ. Это увлеченіе нѣмецкою философіею тѣсно связано съ московскимъ университетомъ. Оно занесено было сюда молодыми профессорами, учившимися въ заграничныхъ нѣмецкихъ университетахъ.

Павловъ, поклонникъ Шеллинга, отчасти Надеждинъ, Шевыревъ и Погодинъ были первыми піонерами въ этомъ отношеніи, — они сумѣли привить интересъ къ философіи студентамъ московскаго университета и проложили дорогу увлеченіямъ Гегелемъ, который y насъ скоро смѣнилъ Шеллинга. Такое преклоненіе русской молодежи предъ нѣмецкой философіей не могло быть глубокимъ; оба названные мыслители были органически и неразрывно связаны со своими предшественниками — Кантомъ, Фихте, даже Спинозой. Чтобы понять, ихъ во всей ихъ глубинѣ, надо было уйти въ вѣковую исторію нѣмецкой философіи. Это было не подъ силу большинству русскихъ юношей, которые взялись за изученіе философіи "съ конца". Немудрено, что изученіе и Шеллинга, и Гегеля y многихъ не могло быть глубокимъ и сводилось къ увлеченію нѣкоторыми разрозненными идеями, доступными ихъ пониманію — таковыми оказались, главнымъ образомъ, взгляды философско-историческіе и эстетическіе.

Шелингъ. Общій характеръ его философіи.

Шеллингъ прельстилъ русскихъ юношеій широкимъ размахомъ своего философскаго мировоззрѣнія. Онъ пытался осмыслить жизнь всего міра, разсматривая природу и явленія духа человѣческаго, какъ грандіозное зрѣлище постепеннаго саморазвитія одного начала, лежащаго въ основѣ всего. Такая широкая постановка задачи философіи объясняетъ отчасти, почему искусство, религія, науки естественныя, математическія, гуманитарныя нашли себе мѣсто въ той увлекательной картинѣ самораскрытія мірового духа, которую Шеллингъ сумѣлъ нарисовать въ своей системѣ, благодаря силѣ своей фантазіи, наклонности къ синтезу, оригинальному уму и широкому образованііо. Идея эволюціи, выступавшая тогда все болѣе и болѣе въ трудахъ естественно-научныхъ и историческихъ, нашла въ системѣ Шеллинга философское обоснованіе и художественное выраженіе. Его философія была цѣлой энциклопедіей, которая, шириной захвата, оригинальностью мысли, дѣйствительно, могла плѣнить всякій, не столько логически, сколько восторженный умъ. Самъ поэтъ въ душѣ и мистикъ, Шеллингъ своимъ ученіеігь создавалъ приподнятое "настроеніе". Его философія была, торжественной симфоніей, — облагораживающей, успокаивающей и подымающей человѣка.

Шеллингъ, исходя изъ основъ своей философіи, естественно ставилъ высоко поэзію, придавая eй значеніе метафизическое. Моментъ художественнаго творчества, моментъ вдохновенія Шеллингь призналъ минутой, когда человѣкъ можеть заглянуть въ "святая святыхъ" жизни и почувствовать что «абсолютное», [55] не уничтожая его свободы и сознанія, находить въ немъ и въ его дѣятельности свое "откровеніе".

Взглядь его на поэзію.

Поэтъ, съ его точки зрѣнія, есть человѣкъ, надѣленный даромъ особой благодати, эта божественная силa отличаетъ его отъ всѣхъ людей, заставляетъ его высказывать и изображать то, въ чемъ онъ самъ не можетъ отдать себѣ полнаго отчета и смыслъ чего безконеченъ, поэзія есть откровеніе; [56] всякое эстетическое творчество абсолютно свободно, — въ этомъ святость и чистота искусства; варварствомъ считаетъ Шеллингъ требовать отъ художника служенія не только матеріальнымъ интересамъ, но даже моральнымъ и научнымъ. Художникъ долженъ быть освобожденъ отъ всякаго служенія.

Природа служитъ сферою безсознательнаго проявленія абсолютнаго духа и основою для его сознательной жизни, которая совершается въ людяхъ. Отсюда исторія, по взгляду Шеллинга, есть повѣствованіе о различныхъ формахъ обнаруженія абсолютнаго въ духѣ человѣческомъ, въ человѣческихъ обществахъ и учрежденіяхъ.

Смыслъ прогресса.

Смыслъ прогресса заключается въ достиженіи Абсолютомъ той цѣли, къ которой онъ стремится путемъ міровой жизни. Онъ училъ, что міровой духъ управляетъ исторіей, при такомъ міровоззрѣніи, роль личности сокращалась, взамѣнъ чего вводилось понятіе о постепенности и безконечности развитія. Съ такой точки зрѣнія устанавливался спокойный взглядъ на жизнь, — всѣ ея явленія оказывались неизбѣжными, какъ временные моменты мірового развитія. «Государство», какъ форма, есть созданіе всего человѣческаго рода, но неотдѣльныхъ личностей. [57]