Руина, Мазепа, Мазепинцы

донос на Мазепу был так же ложен, как и прежние.

Головкину очень хотелось достать миргородского полковника, и он роптал на гетмана, что тот, несмотря на неоднократные

требования, не хочет прислать Апостола к делу. Мазепа, желая во

что бы то ни стало спасти Апостола, доказывал, что наносить

бесчестие такому лицу, как полковник Апостол, - нельзя, и

обещал приняться за него только тогда, когда будут доставлены к

нему главные доносчики2.

Наконец Кочубея и Искру, измученных пытками, отправили

в оковах в Смоленск, а 13 июня повезли их водным путем по

Днепру в Киев для отдачи гетману на казнь. Несчастных

провожал стольник ВельяминовЗернов в сопровождении роты солдат

и достиг Киева 29 числа того же месяца. Он поместил

преступников в новой Печерской крепости, сдавши их по наказу князю

Дмитрию Михайловичу Голицыну, а к Мазепе, находившемуся с

обозом под Белою Церковью, отправил гонца с известием.

Донос Кочубея наделал Мазепе много страха; он чувствовал, что

если Кочубей не в силах будет представить правительству явных

доводов измены гетмана, то всетаки скажет кое-что такое, что будет

1 <…А що многие особы розумеют быти у мене великие скарбы, то тое

кладут речь мне тесную, не розсуждаючи же мне не дали того способу, абым умел з скарбу богатитися, волов гона до Гданска не отправлялем и

горелок так достатне не робилем, абы разом тридцать абр пятдесят куф

продати, и десятка никому не продалем к пяти гуртовою продажею; а

що в селах бывало горелка вышинкуется, то все оборочалося в дворовые

расходы; треба было опрочь харчей и напитков себе и на детки суконки

и чоботки и иншие охендоженья купити и челядь одевати и плату давати

а и духовным особам, як чужеземским так и тутешним по прошению и

по зможности подлуг моей мелкой особы в милостыню давалося больше

твердою нежели мелкою монетою. Бывало теж тое по многу, же когда

бывало человек який знакомитый талерем и другим поклониться, то и не

принималем, назад отдавалем. А що убогим бедным чеховою давалося, нехай тое не будет в лицемерие, и на будованье килких церквей, дере-

вяных що выложилося, того грех споминати але по приказу докладаю…>

(Чтения… 1859 г. Т. 1. С. 142.)

2 < ..До обличения миргородского полковника очною ставкою тут при

войске без явственных доводов жестоко и ревностно поступать, приниматься за него и обезчесчивать его опасно, ибо он человек заслуженный

и от всех полковников старейший, имеючий повагу и любовь у всего

войска, до того с генералными особами як и с полковниками сприяте-

лился, понеже Ломиковский обозный и Чуйкевич судья и прилуцкий

полковник близкие ему по сынах своих и по его миргородского

полковника дочерях сваты, лубенский - дядя, нежинский - швакгер, и другие

с ним близки. Надобно подождать, пока привезут Кочубея и Искру: тогда

за него примемся>. (Государственный архив. Письма Мазепы.) 628

на самом деле правдою и может подтвердиться показаниями других, если царь вздумает вести это дело пошире. Из окружавших гетмана

старшин о его тайном замысле знал пока только один генеральный

писарь Орлик. Мазепа, по собственному опыту с Самойловичем, знал, как удобно может старшина подкопаться под гетмана, и

побаивался предательства от Орлика. <Смотри, Орлик, - говорил он

ему, - будь мне верен: сам ведаешь, в какой нахожусь я милости*

Не променяют меня на тебя. Ты убог, я богат, а Москва гроши

любит. Мне ничего не будет, а ты погибнешь!>

Опасения Мазепы не были напрасны. У Орлика, как он сам

после сознавался, шевелилось искушение сделать донос на своего

гетмана. Но он заглушил в себе это искушение: совесть воспрещала

ему покуситься на своего господина и благодетеля, которому он

присягнул в верности, тогда как для царя он был совсем чужой -

иноземец, пришелец, и даже не произносил царю присяги на

верность. Перед ним являлся жалкий образ Мокриевича, который

предал Демка Многогрешного, а после, по воле Самойловича, вместо

ожидаемой награды, лишился писарского уряда, подвергся

изгнанию и во всю остальную жизнь терпел поношение от мирских и

духовных особ. <Устрашала меня, - говорит он, - страшная, нигде

в свете не бывалая суровость великороссийских порядков, где

многие невинные могут погибать и где доносчику дается первый кнут; у меня же в руках не было и письменных доводов>.

В то время, как Мазепе не удалось поймать Кочубея и Искру, когда они успели ускользнуть и пробраться к верховному

правительству, страх до того одолел Мазепу, что он раскаивался в своем

замысле и говорил, что оставит его^. Тогда Мазепа, как кажется, на некоторое время прервал свои тайные сношения с царскими

неприятелями; по крайней мере, о них от первой половины 1708

года не сохранилось сведений. Немудрено, что гетман был

недоволен и теми, с которыми вел эти сношения, так как ему стало

известно, что между поляками распространялись уже слухи о его

склонности передаться на шведскую сторону. Эти слухи исходили

от самого Станислава, и был большой повод порицать последнего

за недостаток скрытности. Но раскаяние Мазепы скоро прошло, когда он, с одной стороны, получал от Головкина и от самого

царя милостивые обнадеживания, что клеветникам не будет дано

веры, а с другой - между своими старшинами замечал такое

настроение, которое могло ободрить его замыслы. Еще он не

открывал тайны никому, кроме Орлика, а уже обозный Ломиковский

и полковники: прилуцкий Горленко, миргородский Апостол и лу-

бенский Зеленский в разговорах с ним стали скорбеть о нару-

1 <…Виделем его Мазепу великою боязнию одержимого и в словах

кающегося того своего начинания>. (Письмо Орлика.) 629

шении москалями войсковых прав и заявлять желание

воспользоваться текущими военными обстоятельствами, чтоб утвердить

целость козачества и полную независимость всей Украины; выходило, что они сами предлагали то, что уже давно обдумывал

Мазепа. Но гетман не только с первого раза им не поддавался, а, испытывая искренность их, спорил с ними, доводил их до того, что они горячились и уверяли в своем доброжелательстве, в

готовности не отступать от своего вождя и региментаря в случае

самого наибольшего несчастия; и довел их Мазепа до того, что

они стали принуждать его сойтись со шведами, твердя, что

надобно ему промышлять о пользе всего края. Тогда Мазепа мало-

помалу стал показывать вид, будто начинает колебаться и

поддается их доводам и обещаниям, и они, обрадовавшись, просили

дать им клятвенное обещание в верности, а они дадут ему

подобное от себя. <Напишите сами, - сказал Мазепа, - как знаете, а я буду поступать, как вы велите>. Обозный Ломиковский

написал и подал Мазепе вместе с другими’ единомышленниками.

Мазепа взял написанное, держал у себя, кое-что исправил, потом

позвал всех к себе. Подали крест и Евангелие. Сначала они

целовали то и другое и произнесли присягу, потом также присягнул

и он перед всеми. В этой присяге положили, по соображению

обстоятельств, передаться на сторону Карла и Станислава и

помогать им против московского царя с тем, чтобы при заключении

мира Украина была признана вполне независимою страною. И

так выходило, будто все это дело исходит от старшин, которые к

нему понуждают гетмана, тогда как, собственно, старшины, сами

того не зная, исполняли давнее предрешенное желание своего

гетмана и были его слепыми орудиями. Вот в силу такого согласия

со старшинами гетман так упорно отстаивал миргородского

полковника, запутавшегося в кочубеевское дело.

После обоюдной присяги, данной гетманом четырем лицам и

обратно последними гетману, мысль об отложении от царя стала