Мой ледокол, или наука выживать

«Я ещё больше тебя жидов ненавижу. Эти вонючие гады засрали нам всю Россию. Жаль, что Гитлер не доделал свою работу. Ты прав. Мы, пожалуй, сгноим одного жида. Иди и отправляй Логинова вместо жида».

Наступило молчание. Послышались шаги. Дверь открылась. Капитан-лейтенант вышел. Увидел меня. Остолбенел. Побелел. Шарахнулся в сторону и исчез. Впоследствии, воссоздавая эту сцену, я пытался понять, почему он даже не удосужился воспользоваться своим естественным правом заорать на меня с обычным вопросом — каким образом я здесь очутился? На лице у него был написан страх.

Я ворвался в кабинет. Передо мной сидел капитан первого ранга, начальник тыла, первый заместитель адмирала — командира базы. Который за плохо пришитую пуговицу, за одно не так сказанное слово отправлял матросов начиная от десяти суток гауптвахты, кончая тремя годами каторги в дисциплинарном батальоне.

Я стоял перед ним, маленький еврей из интеллигентной еврейской семьи, абсолютно бесправный, но полный лютой ненависти и злобы к человеку, сидящему напротив. И ко всему тому, что он олицетворял.

Без предисловия, я понёс на него гневным флотским матом, который не дано воспроизвести. Я орал на него во всю глотку, что он сволочь, мразь, антисемит и еще много всякого.

Сначала он растерялся, сообразив, что я слышал всё, что они говорили. Быстро взял себя в руки и заорал в ответ, что вызывает патруль и что он лично даст мне три года дисциплинарного батальона. Совершенно неожиданно для себя я спокойно ответил: «Я знаю, что ты можешь это сделать. И я верю, что ты это сделаешь. Я осознаю также, что долго я там не выдержу. Но ты же антисемит и знаешь, что мы — евреи, владеем миром. Запомни, я найду способ передать своим евреям, что ты сделал со мной. Они будут преследовать и мстить тебе за меня. Если я отсюда не выберусь, ты уже никогда не станешь адмиралом и никогда не выберешься из этой грёбаной Гремихи-Йоканьги».

Круто развернувшись, я вышел из кабинета.

Когда вернулся в часть, сразу почувствовалось; что что-то произошло. Меня обходили стороной, от прямых вопросов шарахались.

В воздухе пахло грозой. Я прошёл к себе в кубрик.

Собрал вещи и сел на кровать. Было ясно, что сейчас подъедет «газик» из гарнизонной гауптвахты, и меня возьмут. Внутри было хорошо. Спокойно и пусто. Я чувствовал внутреннее облегчение. Сделал я всё, что мог. А мог немного. Долго ждать не пришлось. Раздался голос вахтенного: «Старшина первой статьи Токарский! На выход с вещами!» Внизу ждал газик со старшим лейтенантом и двумя вооруженными матросами.

Прощаться было не с кем. Все куда-то исчезли. Лейтенант сел рядом с водителем, меня посадили сзади между двумя матросами. Всё происходило безмолвно. Никто ничего не спрашивал и никто ничего не отвечал.

Мы поехали вдоль залива и причалов. Была чудесная погода, которая так редка в тундре. Грело солнце. Снег лежал высоко на сопках. Я дышал полной грудью. Мне было легко и хорошо. Я прощался с этой жизнью. Тяжело объяснить чувство, когда от тебя уже ничего не зависит. Ты знаешь, что через пару часов будешь сидеть в вонючей, холодной камере. А о том, что будет после, — думать не хотелось вообще. Понятно было — это последний путь. Документов не выдали, поэтому понимал, что меня везут в тюрьму. Только преследовала одна мысль: «Зачем Б-Богунадо было меня так мучить? Протаскивать через атомные лодки, реакторы, через уголовников... И, в конце, оставить в живых, чтобы вот так закончить?!» Тем не менее, мне было хорошо и легко. По крайней мере оттого, что всё теперь ясно и понятно.

Мы подъехали к последнему причалу. Дальше дорога разветвлялась: направо — на гауптвахту, налево — на причал с пароходом, увозящим «демобилизованных».

Джип повернул налево. Лейтенант приказал мне выйти из машины и вытащил какие-то документы из сумки: «Возьмите ваши документы и поднимайтесь на корабль».

… Я стоял на палубе судна. Вокруг меня толпилось много матросов. Все кричали и радовались. Я стоял, держась за поручни, и смотрел на эту проклятую Гремиху, плохо понимая, что произошло. Вдруг у меня полились слёзы. И не знал, что умею плакать. Я плакал. Это был первый раз в жизни, когда я плакал, будучи взрослым. Плакал, а потом смеялся. Жив. Выжил.

Впоследствии я часто задумывался, почему ненавидящий меня и тот народ, который я представлял, могущий одним пальцем стереть меня с лица земли, — освободил меня?

На самом деле — всё просто. Он действительно был патологическим антисемитом. Он действительно верил, что мы — евреи — владеем миром. Что мы действительно обладаем невидимой мистической силой, которая действует даже на расстоянии.

Спасибо «сионским мудрецам» за это...

Глава 13

Чудеса

В этой главе хотел бы поговорить о чудесах. Во время службы я повидал и пережил многое. Иногда со мной происходили вещи, которые до сегодняшнего дня не могу объяснить. Им нет рационального объяснения. Может быть, это была счастливая случайность, а может, и Божья милость.

Судите сами.

... Мы уже начали осваивать ремонт дизельных подводных лодок. В первые месяцы службы мне поручили проверить и отрегулировать клапан продувания цистерны. Во всех подводных лодках есть два корпуса — лёгкий и прочный. Прочный корпус — герметизированная сигара, выдерживающая давление под водой. Над ним укреплена тонкая оболочка с отверстиями, которая формирует верхнюю наружную палубу. Когда лодка находится на поверхности моря и подводники выстраиваются на наружной палубе, они стоят на лёгком корпусе.

Под этот лёгкий корпус мне и надо было забраться, чтобы дотянуться до клапана. Секция лёгкого корпуса в этом районе (примерно в 5 метров длиной) не была закреплена и лежала свободно. Я залез в щель между легким и прочным корпусом. Чувствую, что не могу там находиться. Вылез. Залез опять — не могу. Вылез, пошёл к старшине и объяснил, что не могу там работать. Он понёс на меня матом. Вернулся, опять залез. Вылез и сказал себе, что пусть хоть сажают на гауптвахту, туда не полезу. Сел в стороне и смотрю на эту секцию. В это время один из подводников пробежал по лодке и наступил на эту секцию. Она накренилась и быстро скатилась в воду, унося под собой всё, что под ней было. Если бы я остался там, то не написал бы эту книгу.

...Мы работали уже двое суток без перерыва. Нас было трое. Нугис, мой товарищ, эстонец, ещё один механик, имени которого не помню, и я. Наша задача — отремонтировать и испытать захлопку осушения цистерны. При погружении подводной лодки она набирает в себя, в свои цистерны, воду. Когда лодка всплывает, цистерна продувается сжатым воздухом, чтобы избавиться от набранной воды. Проход воды контролирует эта захлопка (клапан). Подводная лодка стояла на стапеле в сухом доке. Мы залезли в лодку снизу и работали в узком помещении, куда открывалась захлопка. Уже заканчивали работу. Осталось только испытать воздушным давлением в 300 килограммов. Это огромное давление. У Нугиса закончились сигареты. В то время я еще не курил. Нугис хотел пойти и принести сигареты. Мы были очень уставшие. Мне стало его жалко. Я вызвался принести сигареты и вылез из лодки вниз на бетонный пол дока. В это время молодой лейтенант-подводник, отвечавший за испытания, решил ускорить процесс. Вместо постепенного уменьшения давления, он просто приоткрыл захлопку. Её вырвало — и огромное давление размазало ребят по стенам. Я был уже внизу, на бетонном полу дока. Меня тряхнуло, но не очень. Так доброе дело, которое я хотел сделать для друга, спасло мне жизнь.

... Ремонт подводной лодки был почти закончен. Она стояла в сухом доке, окруженная построенными лесами. Лодка, когда находится на суше, — очень высока, и леса построены в пять этажей. Матросы работали на всех этажах. Старший лейтенант, отвечавший за работы, был просто дурак.

Неожиданно, никого не предупредив, он отдал приказ своим людям рубить леса. Те стали рубить их в прямом смысле слова — подрубать нижние стойки. Леса накренились и стали падать вместе с людьми, на них работающими. Моряки спрыгивали со всех этажей, а тяжёлые доски лесов валились на них сверху. Я находился на четвёртом этаже и тоже, как и другие, прыгнул вниз на бетонный пол. Я не закрывал глаза от страха. Пролетая второй этаж, увидел отвалившуюся часть лесов, сколоченную в виде лежащего на плоскости ромба. Умудрившись оттолкнуться в воздухе, я свалился на него.