Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

Корнейчук на протяжении долгих лет решительно защищал Ярошевского и его жену Люсю от ложных наветов. Думаю, что иначе их бы расстреляли, как и Постышева, в страстном желании убить которого профессора обвиняли. Корнейчук добился все-таки нового следствия, и Ярошевского перед самой войной привезли в Киев для повторных допросов. Во время эвакуации «Столыпин», в котором путешествовал назад профессор, попал под бомбежку, и зеки волей-неволей получили свободу. Половина воспользовалась суматохой и скрылась. Ярошевский отлично понимал, к чему приведет бегство, и вместе с несколькими украинскими интеллигентами и польскими офицерами пешком добрался до Харькова, преодолев с полсотни километров. Сознательные зеки явились в привокзальное НКВД. Человек там сидел, вероятно, незлой и неглупый. Он отправил этапируемых по маршруту, однако составил соответствующий документ, что сыграло также роль в судьбе каждого. Ярошевский после XX съезда партии с двумя-тремя товарищами то ли по несчастью, то ли по счастью переписывался.

Когда тяжело заболела мать трех сестер, которая вместе с нами бежала от выселения за терриконы в Киев, Корнейчук, уж не знаю через кого и в какой форме, добился, чтобы Люсю отпустили на месяц из лагеря. В один прекрасный день в квартиру на Чудновского позвонила изможденная женщина в чужом старом пальто, похудевшая, с фанерным чемоданчиком в руке. Привел ее милиционер в малиновых шароварах, белой гимнастерке и с короткой шашкой на боку. При Кагановиче железнодорожная милиция носила столь странную форму, правда недолго. В Киеве — после смерти бабушки — Корнейчук не препятствовал усилиям Лотты и матери раздобыть медицинское свидетельство, подтверждающее болезнь сестры. Наивная, упрямая и решительная Лотта полагала, что справка, подписанная каким-нибудь медицинским светилом, повлияет на молодцов, сидящих в просторных кабинетах Наркомата внутренних дел на Короленко, 33. Бросились сначала к профессору Шварцбергу — скорее за советом. Шварцберг — небольшого роста, плотненький, крепенький человечек, знал Лотту много лет. Разговор с ним получился доверительный.

— Если я дам объективное заключение, то его легко проверит любой лагерный эскулап. Не думаю, что у нее обнаружатся серьезные нарушения в моей сфере. Внутренние болезни есть нечто более непознаваемое и таинственное. Попробуйте поговорить с Николаем Дмитриевичем… Авторитет его велик — он академик, а я даже не профессор.

Николай Дмитриевич — это «Микола Дмитрович» Стражеско, академик, звезда первой величины. Кардиология, гастроэнтерология и прочие логии ему подвластны.

Сестры положили в конверт приличную сумму и отправились на прием. Лотта не старалась ввести Стражеско в заблуждение. Сказала все как есть. Академик даже не поморщился:

— Шарлотта Моисеевна, вещи, не касающиеся медицины, меня не касаются. Вы обратились частным образом и просите освидетельствовать сестру — я не могу вам в этом отказать. Тем более что я был знаком с Константином Петровичем. Пусть Люция Моисеевна сделает анализы, и я ее осмотрю.

Конверт он без всякого стеснения положил в ящик стола и проводил Лотту до дверей кабинета.

— Сколько времени ваша сестра находилась в местах не столь отдаленных? Год, два?

— Около четырех лет.

— Понятно, — кивнул Стражеско.

И дней через пять Николай Дмитриевич накатал на двух страницах из шикарного блокнота увесистый эпикриз и приложил личную печать, невзирая на то, что сверху значилось, кстати, по-русски: академик Н.Д. Стражеско.

Вручая Лотте заключение, он довольно мрачно добавил:

— Удивительно, что она еще дышит. Такой букет собрать…

Но ничего не помогло. В отмеренный кем-то час явился сотрудник в кепаре и прорезиненном синем плаще, предъявил документ и забрал Люсю в срок, который, между прочим, был отодвинут Корнейчуком еще на две недели под предлогом внезапной болезни. Он сослался на заключение Стражеско.

Я мог бы привести и другие примеры, когда Корнейчук помогал людям, попавшим в беду, но далеко не уверен, будет ли их потомкам это приятно. Уж лучше не задевать ничьих интересов и писать только о себе.

Нынешним критикам Корнейчука, упрекающим его в приверженности к системе, даже таким выдающимся, как Александр Исаевич Солженицын, вряд ли до конца понять и прочувствовать, что значит признаться в укрывательстве ЧСИРов у себя на квартире в присутствии сотни писателей и журналистов, собравшихся в конференц-зале на открытом партийном собрании осенью 1938 года. Я не хочу никого обидеть, но сомневаюсь, что кто-либо из современников отважился бы на подобный поступок. Перечить НКВД и позднее МГБ и пытаться облегчить участь тех, кто попал в сталинскую мясорубку, мало находилось охотников. А вот Виктор Некрасов это понимал и до открытого конфликта со слабеющей коммунистической властью на Украине поддерживал с Корнейчуком если не дружеские, то вполне нормальные отношения. Однажды я наблюдал их в довольно забавной ситуации, когда Некрасов угощал Корнейчука «конским зубом» рядом со зданием ЦК КП(б)У на Банковой, когда шикарная машина знатного вельможи притормозила возле бодро шагающего лауреата Сталинской премии второй степени и бывшего защитника Сталинграда. Так они и стояли вдвоем, щелкая семечки, собирая шелуху в газетный кулечек и получая, по-моему, удовольствие.

После освобождения Киева и запрета проводить панихиду в Бабьем Яру по Киеву распространился слух, что евреи, живущие в большинстве на Подоле, ожидали прихода немцев и успокаивали друг друга: мол, в прошлую войну кайзеровские солдаты вели себя цивилизованно, иудейскую веру не преследовали и никакого особенного ущерба имуществу евреев не причинили, бояться оккупации не следует. Такого рода слух, по мнению начальства, несколько смягчал обстоятельства, при которых огромное количество людей не имело возможности покинуть город. Слух был лжив. Задолго до захвата Киева все всё знали, несмотря на то, что немецкие танки 6-й армии, которой командовал самый близкий после генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля дружок Гитлера генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау, остановились у реки Ирпень и формально приток информации с Запада иссяк. И Гитлер знал, кого назначить на острие удара. Рейхенау громил Польшу, создавая условия для карательных отрядов, сгонявших еврейское население в гетто. На Украине он действовал более целенаправленно, отдав приказ уничтожать людей прямо на месте, чем и занимались солдаты вермахта. На еврея разрешалось тратить только одну пулю. Остальное мирное население тоже попадало под действие зверских приказов. После смерти Рейхенау, который, кстати, умер дважды — первый раз его поразил инсульт, и он скончался перед самым отлетом на аэродроме, второй раз пилот врезался в ангар при посадке. Тело фельдмаршала оказалось изуродованным так, что останки пришлось собирать по частям и провязывать бинтами.

Рейхенау — один из главных, если не самый главный виновник кровавых событий в Бабьем Яру. Преемник на посту командующего 6-й армией — генерал-полковник Фридрих Паулюс — отменил действовавшие приказы Рейхенау о сотрудничестве с айнзацкомандами СС. Более крупное подразделение — айнзацгруппу «Д» — возглавлял профессиональный убийца СС-группенфюрер Отто Олендорф, которого американцы вздернули на виселице. Олендорф работал в тесной связке с Рейхенау. Вот эти фамилии долгое время оставались в тени, да и сейчас их не связывают с трагедией в Бабьем Яру.

Приведу несколько выписок из мемуаров Вильгельма Кейтеля, характеризующих Рейхенау, не делая никаких комментариев.

«Фюрер помолчал, а потом спонтанно спросил: „А почему не Рейхенау?“ Я сразу же привел свои доводы: несолиден, нетрудолюбив, слывет каким-то придурком, слишком поверхностен, мало любим как солдат, склонен удовлетворять свое тщеславие в политической, а не военной области».

Приказы об уничтожении евреев вполне коррелируются с кейтелевской характеристикой. Начальник военной канцелярии фюрера подчеркивает дружеские отношения между патроном и Рейхенау. А когда речь зашла о смещении генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича с поста главнокомандующего сухопутными силами зимой 1941 года, в обсуждениях вновь всплыла фамилия Рейхенау. Несколькими неделями раньше Гитлер снял генерал-фельдмаршала Герда фон Рундштедта с должности командующего группой армий «Юг» и отдал бразды правления Рейхенау, невзирая на протесты Кейтеля. Теперь потерпел сокрушительное фиаско и Браухич. Казалось, путь к вершине власти на Восточном фронте для Рейхенау открыт. Гитлер немного остыл и помирился с Рундштедтом. Но тем сильнее была «критика им своего друга Рейхенау, который, уже приняв командование этой группой армий, в беседе с фюрером сделал ряд резких выпадов против ОКХ и других лиц высшего командования, — отмечает Кейтель. — Рейхенау решил использовать ситуацию для травли всех и вся, кто был ему не по нраву. Но эффект оказался прямо противоположным, иначе Гитлер не сказал бы мне вторично, что его оценка Рейхенау была правильной: на пост главнокомандующего сухопутными войсками он не годится».