Родина имени Путина

А я вновь упорно отщелкал четыреста на первую.

— Двадцать два, — бесстрастно процедил дилер, подвинув ко мне восемь стодолларовых фишек.

С учетом предыдущих потерь я был в плюсе на триста баксов.

Тот же фокус я изобразил уже на второй дюжине. Два раза шарик проскочил мимо меня, но на третий прислал мне шестьсот. Лиза светилась детским азартом, много курила и нервно теребила сумочку.

За соседним покерным столом сидел интеллигентный еврей, вполне еще бодрый, но обрюзгший от излишеств. Модно стриженная щетина, серьга в ухе, пестрота и вкусовщина в одежде были то ли ленивой данью тусовке, то ли молодецким торцеванием перед проститутками. Здесь он был завсегдатаем и местной достопримечательностью для тех, кто был хоть немного знаком со «своеобразным» миром современной культуры и по лит-бизнеса; себя он гордо именовал галеристом. Интеллигент напряженно следил за игрой, ставил много, больше раздражаясь проигрышам, меньше радуясь кушу. Игра не клеилась до обидного. Сначала два туза с раздачи были задавлены соседским фулхаусом, потом собранный стрит был похерен стрит-флешем какого-то молодого «козла» с «классной кобылой», которая жрала виски и гнусно визжала при очередном выигрыше своего спутника. Галерист несколько раз было порывался вежливо порекомендовать девушке заткнуться, но дерзкий взгляд ее кавалера обращал его к благодетелям скромности и смирения. Интеллигенту очень хотелось как-нибудь намекнуть этому подгламуренному быдлу, с кем они имеют честь играть за одним столом, но разговор не складывался. Поэтому досаду оскорбленного азарта галеристу, как всегда, приходилось срывать на юных девушках-крупье, покорно сдававших карты. Во время очередной раздачи, когда крупье предлагала игроку разрезать колоду специальной пластинкой из твердого пластика, интеллигент резко бил в колоду. Рассекая карты, острая пластмасса безжалостно врезалась в хрупкие пальцы девушки. От боли и обиды молодая женщина сжимала скулы, как мужчины сжимают кулаки. Разглядев в дымке взгляда тронутую слезой тушь, отомстивший галерист начинал демонстрировать публике свои керамические челюсти.

Марату Гульману было около пятидесяти. Его биография, бизнес и власть начались с развалом Союза. Основав галерею современного искусства имени себя, Марат начал впаривать обезумевшим от денег барыгам галлюциногенную мазню с наркологическими названиями, кивая на «тренды», «моду» и «западную эстетику». Когда лоховская страсть к страшно-прекрасному периодически спадала, Гульман подогревал ее эпатажем разума и морали. Наловив по отечественным диспансерам десяток аттестованных шизофреников-извращенцев, Марат организовал у себя в галерее «фабрику звезд». Голые придурки сидели на цепи, жрали из железных мисок, гадили на пол и лаяли на посетителей галереи. Сие экскрементальное искусство Марат Анатольевич называл «инсталляциями». Блевотный рефлекс, вызываемый прогрессивным творчеством, снискал Гульману скандальную славу. Когда буйные идиоты, копрофилы, зоофилы и эксгибиционисты утомили однообразными номерами похабного зрителя, Марат переключился с острополовой на остросоциальную тематику, удивляя массы богоборческой гнусностью, что опять-таки явилось для него неплохой рекламой. Гульманом возмущались и восхищались. Необычный подход к российской традиции стал для сотрясателя устоев входным билетом в большую политику, где он заявился главным отечественным пиарщиком. Гульман стал осваивать бюджеты избирательных кампаний мэров, губернаторов, федеральных партий.

Спустя пару лет после описываемых событий кремлевские поклонники сделали галериста членом Общественной палаты и дали в кормление Пермский край, где он стал неформальным главой региона в должности директора Пермского музея современного искусства. Министром культуры края Марат тут же назначил своего помощника Колю Навичкова, который мог бы запросто участвовать в зоологических инсталляциях маэстро. Он был омерзителен в подобострастии к начальству, но Марату льстило и забавляло, когда полтора центнера мяса-жира пресмыкалось и лизоблюдствовало. За это он обещал сделать Колю депутатом Государственной Думы, даже несмотря на экстравагантную внешность своего протеже. Лицо Навичкова было изуродовано целлюлитом, покрытое, словно болотным мхом, нечистой шерстью. Его рыхлые щеки разъедала крупная сыпь, которую Коля списывал на чрезмерное потребление виагры. Навичков имел беспокойный взгляд, часто дышал, вечно потел и быстро говорил, глотая слова и мусоля бороду. В коллекции уродов Гульмана Навичков занимал почетное место. Марат, определивший в министры Навичкова, чувствовал себя подобным Калигуле, сделавшим сенатором любимого коня.

Галерист обладал редкой политической прозорливостью. Еще в самом начале «:нулевых» он первый из российской бюрократии повесил у себя в кабинете двухголовую мужскую гениталию, сделанную из галогеновой проволоки. Из культурных новаций края при Гульмане открылось «подпольное» губернаторское казино и губернаторский бордель, куда девок возили самолетами из Москвы. Казино же поражало убранством, сдержанной эклектикой обстановки и изысканной публикой: местная администрация, выдающиеся предприниматели, высшие силовые чины и столичные гости.

С Маратом знакомствовал Тося. Их свел Биронов после продажи Барановского. Тосик, обнаружив родственное сходство с Навичковым, возжелал судьбы подобной и начал с юношеским пылом охаживать члена Общественной палаты. И надо отметить, что галерист находил Коростченко небезынтересным, старался держать Тосю в поле зрения, но при этом исключая всякое панибратство больше из эстетических, нежели из воспитательных соображений. И вот в судьбе Анатолия забрезжил свет. Ему позвонил Гульман и пригласил прибыть в Пермь. Итак, лучший костюм, белая рубашка, шикарный синий галстук и чудаковатые запонки на манжетах, с трудом сходящихся на пухлых запястьях. Свой карьерный взлет Тося начал отмечать прямо в самолете, заливая коньяк спрайтом. Когда Боинг приземлялся в Большое Савино, парубок во всю глотку орал «Ще не вмерли в Украини.». В аэропорту Тосю встречала помощница Гульмана Кира, объяснив, что молодой человек будет принят шефом в казино, куда они прямо сейчас и направятся. По дороге Коростченко засадил еще пару фуфыриков, предусмотрительно захваченных в самолете, досадуя на отсутствие запивки.

В казино Толя вошел на полусогнутых, обнимая мир обожающим взглядом. Охрана и гости косились в сторону датой-бородатой скалы, с трудом пролезшей сквозь рамку металлоискателя. Здесь следует сделать небольшое лирическое отступление, дабы читатель смог прочувствовать символизм следующей сцены. Одним из последних «революционных» шедевров, рожденным одним из гульмановских пациентов, явилась инсталляция «Лев Толстой и куры»: за столом сидела восковая копия классика, над которым в клетке жили хохлушки. Сакральная идея творца заключалась в том, что куры гадили на великого писателя. Знал ли Тося о существовании этой пометной экспозиции или юноша действовал интуитивно, став слепым орудием мести в руках судьбы за попранную славу великой русской литературы, Коростченко впоследствии так и не признается. Нетвердым, но уверенным шагом канатоходца Тося двинулся к центральному покерному столу, за которым в жидкой компании играл Гульман. Марат был так увлечен картами, что дружеский удар по спине Толиной ладошкой оказался для него весьма неожиданным. Вздрогнув, он поднял голову, разглядев белую рубашку, шикарный синий галстук и неизменную бороду. Галерист слегка просел под тяжестью руки с запонками — бижутериями, смутно начиная понимать, что это за солидольное йети, осмелившееся так беспардонно оторвать его от игры. Но было поздно.

— Приветствую, Марат., - выдавил Коростченко вместе с завтраком, любезно предоставленным два часа назад «Пермскими авиалиниями».

Почувствовал ли себя Гульман великим писателем-творцом, обгаженным сверху аномально упитанной курицей, узнать нам вряд ли доведется. В туалете, вытерев пачкой салфеток очки, пиджак и свою седую голову от сгустков колбасы и сыра, Марат вернулся к столу, продолжив игру под язвительный шепот публики. О Тосике он уже больше никогда не вспоминал.