Газета Завтра 194 (33 1997)

Совсем иначе относится автор к евреям. В отношении женщин здесь соблюдается фигура умолчания. Зато мужчины-евреи все равны как на подбор: чудотворцы и классные специалисты, вызывающие зависть у русских недоумков редких талантов люди, способные за год в совершенстве овладеть немецким языком и получить высшее образование, толковые и работящие, делающие дело и за себя, и за угнетающих их бесталанных русских начальников, гиганты секса (“с одной до обеда, с другой после”). Они так хороши, а Советская Россия так плоха, что конфликты возникают сами собой. Одного еврея у Севелы выживают с работы, другой бежит за границу, третий кончает жизнь самоубийством. Вечная скорбь, бредущая в неизвестность тщедушная фигурка, грусть, робость, мольба…

Но страницей раньше автор с гордостью вспоминал, что именно евреи устанавливали Советскую власть, что первый руководитель советского государства был внуком еврея, что евреи, получается, победили в гражданской войне… Кого? Последние пятьдесят лет, если верить Севеле, нет у евреев другого врага, кроме русских. Почему? Такого отношения к титульной нации не позволял себе ни один еврейский писатель ни в Старом, ни в Новом Свете. Конечно, в нынешнем Уголовном Кодексе РФ существует статья 282, которая гласит, что “действия, направленные на… унижение национального достоинства, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признакам их… национальной принадлежности, если эти действия совершены публично или с использованием средств массовой информации, наказывается…” Но, понятно, законы РФ писаны для русских, а вовсе не для мастера художественного слова, который свои сокровенные мысли (и желания) может вложить в героя с любой придуманной биографией и любым условным происхождением. Посему, если будут применять положения этой статьи, то уж скорее ко мне, грешному, чем к писателю Севеле. Зато кое-что из Библии будет, наверное, к месту вспомнить: “Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие дела и (сам) делая то же? Или пренебрегаешь богатство благости, кротости и долготерпения Божия, не разумея, что благость Божия ведет тебя к покаянию? Но по упорству твоему и нераскаянному сердцу ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, который воздаст каждому по делам его” (Рим., 2, 36). И еще из Лермонтова: “Но есть, есть Божий суд…”

Ю.ФЕДОСЕЕВ

РЕНАТА, ИДИТЕ В МОНАСТЫРЬ!

В. Горич

Для журналиста всегда есть соблазн наиболее броскую, если не скандальную, статью сделать “гвоздем” газетной полосы, снабдив ее вызывающим заголовком. И это вполне правомерно, когда речь идет, скажем, о культуре, науке и т.д., и т.п. Но когда дело касается тем христианских, то нелишне вспомнить, что борьба с соблазном для православного — главное на его пути к цели христианской жизни: “стяжанию Духа Святого”, как учит (именно учит, а не “учил”, ибо восхваляя Господа во святых Его, мы всегда помним, что Господь — “не есть Бог мертвых, но Бог живых” — Мф. 22-33) великий святой Серафим Саровский.

Не уверен, что “исследователь религиозного сознания” Рената Гальцева, будучи православной, могла сама озаглавить свой опус “УЧИТЕЛИ УНЫНИЯ” (“НГ-Религии” от 29.05.97) и обвинить таким образом авторов богословской антологии “Современное обновленчество — протестантизм “восточного обряда” в проповеди смертного греха. Есть точка зрения (и не безосновательная), что во многих церковных нестроениях последнего времени — немалая “заслуга” пришедших ко Христу православствующих интеллигентов, не желающих осознать, что славить Господа можно только на пути “смирения, целомудрия и послушания”, а также — “терпения, великодушия и кротости” (из молитв Иоанна Златоуста к вечернему правилу).

Чем иным, как не “грехом любоначалия, змеи сокрытой сей” (Пушкин), можно объяснить постоянные нападки на православное священство, деление его на правых и левых, что вот уже столько лет звучат в их среде?

Жажда видеть расколы в разногласиях, которые всегда были, есть и будут — следствие завышенных представлений о своей собственной значительности.

Когда читаешь Гальцеву, не перестаешь удивляться, как может православный христианин не знать, что в Церкви есть два начала: икуменическое (более снисходительное) и аккривистическое (более суровое). А стало быть, и священники: одни в силу особенностей своего характера по преимуществу более мягкие, другие — более строгие. И внес эти начала в Церковь ее Глава, который мог и миловать казалось бы безнадежных блудниц и мытарей, и изгонять бичом торгующих из Храма. Не видеть, что икуменизм (не спутать со столь сладким для Гальцевой словечком “экуменизм”) был по преимуществу присущ Церкви 80-х-начала 90-х годов, когда, покончив по милости Господней с диктатурой атеизма, Россия вновь обратилась ко Христу, как и не замечать, что сейчас необходимо начало по преимуществу более строгое — и делать отсюда вывод, что наши “церковники-клерикалы” заменили культ Христа культом Церкви — по меньшей мере легкомысленно.

“Легкомыслие — милый грех” писала Марина Цветаева. Милый-то он, конечно, милый. И безусловно, красит женщину. Но не к лицу, думается, “исследовательницам религиозного сознания”: за ним тянется пыльный шлейф вольных и невольных нелепиц. И в нашем случае их так много, что вряд ли мне удастся разобрать их все в газетной статье.

Скажу лишь о самой главной нелепице. Заявив, будто “ультраконсерваторы” жалуются, что “модернисты обращают в свою веру, а не в веру в Церковь”, автор “Учителей уныния” на этом основании делает вывод, что “самое ощутительное кумиротворение касается самой Церкви”. Дальше, явно с целью ухода от констатации безусловного факта, что Церковь есть мистическое тело Христово, и вера в Церковь, о которой недвусмысленно говорится в девятом члене Символа Веры, является обязательной для православного, идет маловразумительная схоластическая невнятица о “столпе и утверждении истины”, за которой следует пассаж, повергающий уже в крайнее недоумение.

“А что есть истина?”- вслед за Пилатом вопрошает Гальцева и продолжает: “На этот вопрос Христос дал иной ответ, чем внушают нам в богословской антологии. Он пришел на землю с благовестием о Царствии Небесном, ради достижения его основал Церковь “честною своею кровью”. Когда, идя по берегу Галилейского озера, Он призвал Петра и Андрея, то, пойдя за Ним, братья обрели всю полноту Истины”.

Как все-таки интересно получается! Стоит задать “пилатовский вопрос” и попытаться дать на него более-менее вразумительный ответ, как тотчас же, словно под микроскопом, проявляется истинная, а не прокламируемая, вероисповедническая принадлежность вопрошающего.

Так вот, каждому православному, уважаемая Рената Александровна, известно, что никакой полноты Истины, пока с ними был в земной жизни Христос, ученики Господни не получили. Ибо не могли вместить, что с ними Тот, кто “есть путь, Истина и Жизнь”. Они заснули на Фаворе в день Преображения, приставали к Господу с благоглупостями, прося посадить их одесную Себя, не трезвилиcь даже во время “моления о Чаше”, наконец, отрекались от него. А когда Петру открылось, что с ним “Христос, Сын Бога Живого”, то Господь сказал: “ты Петр, и на камне сем создам Церковь свою” (Мф. 16-17-18), но не сказал: “создал уже”. Община будущих первоапостолов тогда если и напоминала церковь, то не более, чем сектантски-иудейскую экклезию. Недаром до сих пор многие “исследователи религиозного сознания” склонны уподобить ее секте ессеев или эбионитов. И обрели полноту Истины ученики Иисусовы только когда Господь послал им Утешителя (Духа Святого). Этот день, Троица, и никакой другой, считается у православных началом Церкви. Даже как-то неудобно разъяснять такую аксиоматику “исследователям религиозного сознания”.

Да, мы можем со светлой печалью сожалеть, что не с нами пожил земной жизнью Господь. Но, позабыв, что сказано: “блаженны не видевшие и уверовавшие” (Мф. 20-29),- мигом уподобимся ученикам Христовым до их апостольского призвания (что и происходит со многими сектантами). В предостережение нам, думается, и составлена ответственными за судьбы своей паствы священниками и благоразумными мирянами столь гневно критикуемая “свободной христианкой” Гальцевой антология: для того, чтобы уяснили, наконец, азбучные истины Православия, а не веселились (якобы духовно) раньше времени. Прыгнуть в Царство Свободы из царства необходимости по милости Господней — мало. Право на свободу надо доказывать постоянным трезвлением, которое только духовно слепым может показаться унынием. А это в первую очередь предполагает отказ от дерзкого суесловия.