Еврейский камень, или собачья жизнь Эренбурга

До сих пор где-нибудь на складе пылится медальон с изображением Феликса Мендельсона, так и не возвращенный на законное место. Никто не отважится — я не говорю: восстановить справедливость, но просто вернуться к вполне логичному решению комитета, вынесенному еще в XIX веке.

Унижение Феликса Мендельсона в России еще не закончилось. Чемпион по поднятию тяжестей Юрий Власов, который после крушения коммунистического режима заявлял о себе как демократ и даже подвергался, по собственному утверждению, преследованиям со стороны органов госбезопасности, в одной из статей приводит факт, будто бы подтверждающий человеческую неполноценность Мендельсона. Рихард Вагнер, дирижируя его симфониями, всегда надевал перчатки, стараясь подчеркнуть некое брезгливое чувство, которое он испытывал к композитору как к еврею. Кстати, настенный медальон с портретом Вагнера, националиста по убеждениям, любимца Гитлера, во время войны не устранили из Большого зала консерватории, хотя дружба фюрера с наследниками этого громкого и, на мой вкус, пустоватого композитора была хорошо известна. Шовинизм Вагнера давно стал знаковым явлением. Гитлер обожал Байрёйтские фестивали и даже получал важные политические сообщения во время исполнения вагнеровских произведений. Так, он с огромным удовлетворением воспринял весть о смерти австрийского канцлера Дольфуса в момент неудавшегося путча, не переставая наслаждаться оперой «Золото Рейна».

Совсем недавно музыкальные комментаторы радиостанции «Эхо Москвы» в одной из воскресных передач информировали с неподдельным удивлением слушателей, что решение дирижера Евгения Светланова записать всех выдающихся симфонистов исключало обращение к произведениям автора бессмертных Шотландской и Итальянской симфоний, организатора Лейпцигской консерватории, благодаря которому немцы, а затем и весь мир вновь открыли для себя Иоганна Себастьяна Баха. Кстати, Лейпцигская консерватория — первое такого рода музыкальное учреждение в Германии, впрочем, как и Московская — в России, обязанная рождением Николаю Рубинштейну. Сегодняшний день зеркально отражает вчерашний.

История с заменой медальона развивалась параллельно борьбе за издание «Черной книги», убийству Соломона Михоэлса, подготовке процесса над членами ЕАК и другими деяниями Сталина, ответственность за которые разделяют с ним и Жданов, и Суслов, и Александров, и Шепилов, и Абакумов, и Рюмин, и Шварцман с компашкой, и многие другие: имя им — легион!

Однако Эренбург, при всех этих нестранных совпадениях с проделками фюрера и вождя, выстоял. Сталин, конечно, использовал его имя для обмана западной общественности, но превратить Эренбурга в железную бесчувственную марионетку он не сумел. В рамках возможного Эренбург, неся невосполнимые потери, ухитрялся что-то делать и для людей, и для русской литературы, и для русской культуры, сближая их с мировой литературой и культурой. Более того, он сохранил энергию для будущего, ничем не запятнав себя, оставаясь центром притяжения интеллигенции, совершенно незаслуженно униженной и оскорбленной всеми, кто не ленился и не ленится до сих пор плеснуть в нее ушат грязи.

Оставим в стороне смелого, но безразличного к судьбе России, благородного с общегерманской точки зрения, но неизвестно как поступившего бы в случае успеха одноглазого и однорукого полковника и графа Клауса фон Штауфенберга. Прочтем до конца реально отражающую положение статью Эренбурга «Хватит!» — одно из лучших газетных выступлений, которое опорочил Георгий Александров.

«Капитулируют генералы и фрицы, бургомистры и помощники бургомистров, капитулируют полки и роты, города, улицы, квартиры, — пишет Эренбург без особой радости и злорадства, строго и даже с оттенком какой-то горечи. — А в других ротах, в соседних домах или квартирах бандиты еще укрываются, прикрываясь именем „Германия“».

Как точно и здорово подмечено! Именно укрываются и прикрываются именем «Германия». Укрываются и прикрываются до сих пор. Вот что любопытно! Вот что интересно! Ведь до сегодняшнего дня пытаются объяснить корни гитлеризма нуждами послевоенной Германии. Ведь до сегодняшнего дня что-то бормочут о несправедливости Версальского мира и негодности Веймарской республики, перебрасывая вину на попытку советизировать Баварию, Венгрию и еще какие-то европейские регионы.

«Так кончилась затея невежественных и кровожадных фашистов покорить мир!» — итожит пассаж Эренбург, даже не задумываясь о его историчности. Что же дурного он здесь сказал? Почему вполне закономерные мысли не захотели понять? Чем Сталин был недоволен? Разве требования высокой политики Эренбург нарушил? Разве Америка и Англия открыто возражали против подобной трактовки событий? В чем, собственно, дело? Эренбург указывает на то, что Германия перебрасывает войска с запада на восток? Разве это секрет? Любая девка, приторговывавшая телом на полустанках, знала, что немецкие дивизии из Франции спешат уплотнить линию фронта с Советской армией. Разве кто-нибудь сомневался, что Гиммлер, Шелленберг и прочие преступники с ведома Гитлера проводят глубокий зондаж, чтобы выяснить истинные намерения западных союзников и возможность заключения сепаратного мира? И могло ли быть иначе? Разве Германия не капитулировала через несколько недель прежде на Западе? Разве Эренбург не предчувствовал такой поворот событий?

Что случилось? Почему понадобилось дезавуировать произведения человека, который столько сделал для торжества советского народа? Почему признали необходимым указать на его незначительность? Быть может, вождь хотел предостеречь Эренбурга? Почему активно работающего писателя перестали печатать? Почему советское руководство повело себя столь неприлично?

«Оборотней не будет: теперь не 18-й год! Хватит! На этот раз они не обернутся и не вернутся», — вот обобщенный — глобальный — вывод Эренбурга в финале статьи.

Оборотней действительно больше не будет. Исторический вывод, сделанный Эренбургом, получил подтверждение.

Георгий Александров, возражая Эренбургу, остается невнятным, невыразительным, необъективным. Зато Сталин внятен и выразителен. Чему же притворно удивлялся Фадеев и искренне ли он удивлялся или по привычке провоцировал собрата по перу, задавая нелепый вопрос о дате последних военных стихов Эренбурга? Ведь он три недели назад читал статью Александрова, и наверняка внимательно и с карандашом, готовясь, безусловно, к беседам по крайней мере с философом-партократом и сворой идеологических начальников, если не с самим Сталиным.

Эренбург объясняет появление стихов о победе «тревогой», таившейся в глубине души. Ему лучше знать. Но сейчас мы раскрепощеннее, чем он, и способны взглянуть на происходившее без всяких шор. Сталин попытался отнять у Эренбурга право на триумф. Поступок с точки зрения движения времени бессмысленный, с точки зрения мировой политики — бездарный, с точки зрения внутренних соображений и игр, где партнерами были партийные и всякие иные антисемиты, — слабый и недостойный победителя и мудрого руководителя огромной страны. Многочисленные поступки Сталина делались на таком же низком уровне, за что народ платил большой кровью, а он — разрушением престижа. Россию перестали уважать, но зато страх перед ней возрос. Сталин во главе своей собственной, им самим сформированной пятой колонны вел коммунистическое движение к абсолютному и бесповоротному краху. Он оскорбил Эренбурга, грубо напомнив, что обойдется и без него. Он намекнул населению державы, что Победа — не еврейский праздник и что торжествовать им особо нечего. Я очень хорошо помню то время — никто из евреев не считал победу над фашистской Германией еврейским праздником, праздником на еврейской улице или праздником евреев. Все праздновали и печалились о погибших вместе. Намеки Сталина были напрасными. Их восприняли душевно лишь черносотенцы. Однако настроение Эренбургу он испортил, а еврейскую интеллектуальную элиту насторожил. Насторожил и военных еврейского происхождения, которые почувствовали себя неуверенно. Еврейский технократический и научный истеблишмент призадумался, а гуманитарии испугались: они знали, что без них общественная жизнь легко обойдется. Сталин нанес первый удар по части советского народа. Но трещины побежали в разные стороны, раскалывая и без того слабеющий не-монолит. Я помню, как Андрей Васильевич Головко сказал: