Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

А.И. Тургенев, осмотревший библиотеку Арсенала в декабре 1825 года, остался ею весьма доволен: «Прежде, нежели пошли мы осматривать библиотеку Арсенала, Сен-Мартен, путешествовавший в Армении и знающий по-русски, главный инспектор библиотеки, показывал нам некоторые древние рукописи, с живописью в самых ярких красках, почти невредимо в течение веков сохранившиеся. Древнейшая рукопись принадлежала святому Лудвигу и из упраздненного монастыря досталась нынешней библиотеке. Другая рукопись, коей картины и виньетки с большим вкусом раскрашены, принадлежала Рене Анжуйскому (требник). <…> Два тома в лист оригинальных писем Генриха IV, которые доказали, что добрый и умный король был не весьма грамотен. Более всего книг исторических и беллетристических, особливо романов, всего около 200 тысяч волюмов. 300 книг [сатирических] песен на Мазарини. Вот истинно национальная библиотека».

Библиотека Арсенала вошла в историю литературы не только благодаря своим богатейшим фондам, но и потому, что в январе 1824 года место ее хранителя получил писатель-романтик и известный библиофил Шарль Нодье. Он жил в здании Арсенала и каждое воскресенье принимал в своем салоне весь цвет тогдашней романтической литературы – Ламартина и Гюго, Виньи и Мюссе, многих других. Эти собрания начинались в 6 часов вечера; вначале гостей кормили обедом, а затем им предлагали интеллектуальное угощение: устные новеллы самого Нодье (который рассказывал их мастерски), стихи приглашенных поэтов; считалось, что невозможно стать настоящим литератором, не получив «благословения» в Арсенале. Наконец, в 10 часов вечера Мари Нодье (дочь писателя) садилась за рояль и пела, затем гости танцевали, а порой даже устраивали маскарады; красота и обаяние Мари играли не последнюю роль в успехе этих воскресных сборищ.

Торговля старыми книгами на набережной. Худ. Т. Жоанно, 1841

Библиотека Мазарини в здании Французского института также вызывала восхищение иностранцев. Н.С. Всеволожский пишет о ней: «Хотя во время мятежей часть библиотеки пострадала, а манускрипты присоединены к Королевской библиотеке, но я нашел тут еще прекрасную библиотеку, составленную из 100 тысяч и более редких и драгоценных книг. Она открыта публике, и в ней всякой день можно застать читающих и трудящихся над выписками и справками. Здесь видел я два прекрасные и самые большие глобуса, подаренные библиотеке Людовиком XVI. Тут же редкое собрание моделей архитектуры и украшений, снятых, в уменьшенном, но точном размере, с древних зданий Рима. Для меня самая редкая коллекция, какая только быть может, это искусно сделанные копии с древних остатков строений, называемых циклопическими, или этрусскими».

Еще одна библиотека – Cвятой Женевьевы (при Империи называвшаяся библиотекой Пантеона) располагалась в помещениях бывшего аббатства Святой Женевьевы. С 1844 года тут же, на площади Пантеона, для нее было выстроено новое здание по новейшей технологии, с металлическими арочными перекрытиями; оно было открыто в 1851 году; библиотека находится в нем и сегодня. С 1828 года фонды библиотеки Святой Женевьевы пополнялись за счет экземпляров новых научных книг, которые издатели должны были присылать в Министерство внутренних дел. Посещали библиотеку Пантеона преимущественно студенты – правоведы и медики; их любовь к знаниям поразила в 1816 году англичанку леди Морган: «Когда мы вошли в библиотеку Пантеона, мы обнаружили там около двух сотен человек, глубоко погруженных в ученые занятия и совершенно нечувствительных ко всему, что происходит вокруг. Все они были очень молоды, но труд уже заставил поблекнуть щеки одних и избороздил морщинами лоб других. <…> Эта прекрасная библиотека открыта для публики всякий день с десяти утра до двух часов пополудни; посетители ее по большей части суть студенты Латинского квартала. Г-н Шевалье, директор библиотеки, уверил меня, что меньше читателей в зале не бывает никогда, а вот больше – довольно часто».

Позже библиотека Святой Женевьевы стала работать и по вечерам – с шести до десяти.

Рассказ о чтении в Париже был бы неполон без упоминания о знаменитых парижских букинистах. Среди них было много (не меньше двух сотен) «книжных ветошников», которые торговали старинными, а порой и просто старыми книгами на набережных Сены в окрестностях Лувра. Но встречались среди букинистов и знатоки-антиквары, которые разбирались в инкунабулах и знали цену томам, отпечатанным некогда в Венеции у знаменитых Альдов или в Лейдене у Эльзевиров. Они, как и постоянные их клиенты, принадлежали к числу настоящих библиофилов – людей, готовых, по определению Шарля Нодье, отдать несколько сотен, а то и тысяч франков за необрезанный экземпляр старинной книги (то есть такой, где «нож первого переплетчика пощадил некоторые страницы и, по неловкости, рассеянности или прихоти, оставил кое-где те уродливые с виду неровные поля, которые нынче именуются “свидетелями”»).

Ценители старинных книг пополняли свои собрания на публичных распродажах, которые происходили в специально отведенных для этого залах. Один из таких «роскошных книжных базаров», располагавшийся на улице Добрых Ребят и принадлежавший издателю и книгопродавцу Л.-С. Сильвестру, описан в новелле Нодье «Библиоман» (1831). В ней перечислены выставленные на продажу сокровища: «первые издания античных авторов, старинные экземпляры отличной сохранности с собственноручными пометами прославленных эрудитов»; «великолепные коллекции трудов по естественной истории, уникальные по стройности изложения и качеству гравюр»; «книги в превосходных, нисколько не потертых сафьяновых переплетах с тройной каемкой, пышным “кружевным” тиснением и замысловатыми узорами».

На другом полюсе книжной торговли отношение к книгам было иное: старыми изданиями здесь торговали на вес и мерили их кубометрами. Между хозяином лавки и разносчиком нередко происходили диалоги, подобные тому, который описал Поль де Мюссе в предисловии к сборнику рассказов «Ночной столик»:

«– Вот и ты, Жан-Пьер; сколько у тебя денег?

– Десять экю.

– На десять экю я дам тебе отличный товар.

С этими словами книгопродавец вываливает на землю кучу книг и меряет ее со всех сторон, чтобы она не превысила одного кубометра. Тем временем разносчик, чтобы показать себя истинным знатоком, наугад вытаскивает из кучи один том; предположим, что это оказываются “Мысли Паскаля”.

– Господина Паскаля я уже продавал много раз, – говорит он с овернским акцентом.

– Болван! так это же хорошо.

– Может, и хорошо, а только дайте мне лучше чего-нибудь другого.

– Ну ладно! получай еще Реньяра в придачу.

– Господин Реньяр – это, слышно, комедия? Комедию хочу.

После чего книгопродавец подбрасывает в кубометровую кучу томик Реньяра, как прибавляют еще одно полено к вязанке дров, и разносчик уходит».

Таким образом, в области чтения и книжной торговли, как и во всех прочих, Париж предоставлял местным жителям и иностранным путешественникам самый широкий выбор. Здесь можно было покупать книги старые и новые, дорогие и дешевые или просто брать книги и газеты напрокат в кабинетах для чтения и библиотеках.

Членами Французской академии становились не только литературные знаменитости, но также историки, философы, религиозные деятели и даже генералы. Поэтому живейшее внимание публики привлекали те случаи, когда в Академию наконец принимали настоящего, большого поэта. Когда 7 января 1841 года в Академию (с пятой попытки!) избрали Виктора Гюго, журналисты уподобили его триумф другому событию – состоявшемуся тремя неделями раньше возвращению с острова Святой Елены останков Наполеона. Пресса оценивала избрание Гюго как победу новой, молодой, романтической словесности над старой, традиционной. Жюль Жанен писал: «В прежние времена череп у всех академиков был лысый и блестящий, как слоновая кость; однако за последние десять лет в собрание старцев затесались люди более молодые, так что теперь академическое заседание можно опознать по следующей примете: много черноволосых голов, а рядом головы, не покрытые никакими волосами, даже седыми».