Руина, Мазепа, Мазепинцы

399

самом ntnt они установлялись с разрешения московского

правительства. Впрочем, народ возмущался не столько самыми орандами, сколько злоупотреблениями, сопровождавшими взимание этого рода

поборов, как об этом свидетельствует и современный летописец.

Все это, однако, были условия, содействовавшие отрешению

Самойловича; но главною причиною его падения было охлаждение

к нему московской власти за нерасположение его к миру с

Польшею и к союзу против Турции и Крыма. Старшины, не любившие

гетмана за его высокомерие, алчность и самоуправство, смекнули, что настало время, когда их доносу поверят.

Войска снялись с берегов Конских-Вод и 4 июля достигли

реки Самары. Прежде переправилось козацкое войско, а

великороссийское оставалось еще на другом берегу. В это время каким-то

случаем сгорели мосты, построенные через реку еще заранее

старанием Неплюева. Козацкие старшины нашли удобным из этого

случая сделать новый пункт обвинения на Самойловича в своем

доносе: как будто гетман умышленно приказал это сделать, чтоб

оставить великороссиян отрезанными. Потрачено было не мало

времени и трудов на построение вновь этих мостов.

Двигаясь далее, войска 7 июля остановились у речки Кильчени.

Здесь генеральные старшины, обозный Борковский, судья Воехович

и писарь Прокопович, полковники Солонина, Лизогуб, Гамалея, Дмитрашко Райча и Степан Забела, да Кочубей подали донос

боярину князю В. В. Голицыну. Подозревают, что главным

заправщиком здесь был Мазепа, и подозрение эго основательно, потому что

впоследствии старшины спрашивали частным образом у Голицына, кого бы он желал видеть гетманом, и Голицын указал им на Мазепу.

Через два года после описываемых событий Мазепа представил

роспись деньгам и вещам, данным от него Голицыну в виде взятки, всего на 17.390 рублей, из которых 11.000 было дано наличною

монетою, а прочее серебряными и золотыми вещами и дорогими

тканями. Это, как показывал тогда Мазепа, дано было более

поневоле, чем добровольно, с подущения и беспрестанных угрбз Леонтия

Романовича Неплюева, которому особо дано было 2.000 червонцев

и на две тысячи разных драгоценностей: все это поступило из

конфискованного тогда домашнего имущества Самойловича. Из этого

известия видно, что при отрешении Самойловича действовали

взятки, данные или обещанные Мазепою сильному временщику. В

доносе, поданном боярину, старшины в подробностях сообщали, как

Самойлович заявлял неудовольствие к союзу России с Польшею и

к войне против турок и татар, что в сущности московскому

правительству было уже давно достаточно известно, так как и сам гетман

в своих чувствованиях не скрывался перед московскими

посланниками. Затем доносчики указывали, что гетман во время настоящего

похода противодействовал успеху русских войск: ему ставилось в

400

вину, что он давал советы выступить в поход с большими силами

и непременно раннею весною, что он не предпринимал никаких

мер к погашению степного пожара и вероятно сам произвел его, что

он, наконец, тайно велел сжечь мосты, построенные на Самаре во

время обратного перехода русских войск через эту реку. Была

очевидна несостоятельность этих обвинений: у гетмана не было столько

ни сил, ни средств, чтоб угасить степной пожар, охвативший разом

пространство на многие сотни верст во все направления, а

сожжение мостов не могло быть полезным ни для какой цели, и, наконец, если б гетман посылал производить пожары, то надлежало бы разом

указать и на исполнителей такого приказания. Вместе с тем

старшины обвиняли гетмана в высокомерном обхождении со

старшинами, полковниками и знатными духовными и светскими людьми, в

алчности, самоуправстве, нерасположении к московскому

правительству и к великороссийским людям, - в скрытном намерении

образовать из Малой России отдельное владение: последнее очень

странно доказывалось тем, что Самойлович не захотел ни за кого

ни из малороссиян, ни из великороссиян отдавать своей меньшой

дочери в замужество, а пригласил для нее из-за рубежа князя Юрия

Четвертинского. Разом доносчики обвиняли и сыновей гетмана в

таких же пороках, какими отличался их родитель. Донос этот, в

форме челобитной, был составлен наскоро и чрезвычайно

неосмотрительно. В нем, между прочим, сообщалось, что однажды гетман

был на обеде у генерального обозного Борковского, куда

приглашены были московских войск полковники. Козацкий полковник

Гамалея, заспоривши с великороссийским полковником Борисовым, сказал: <что ты меня, полковник, порекаешь! не саблею нас взяли!>

Гетман, слышавши это, рассмеялся, не сделал Гамалею никакого

замечания, и - должно думать - в уме своем похвалил его за эти

речи. Таким образом, в доносе на гетмана обвинялся Гамалея, как

его единомышленник, между тем имя тош же Гамалея стоит в числе

подписавших этот донос.

Боярину Голицыну, давно уже недоброжелательствовавшему к

гетману, был на руку такой донос, и он отправил его с гонцом

в Москву, а гетману не подал ни малейшего вида.

Войска, следуя обычным путем, 11-го июля достигли до реки

Орели и там остановились на несколько дней. 12-го числа приехал

толмач из Крыма с письмом к Голицыну от салтана Нуреддина, который изъявлял удивление, что мир нарушен без всяких причин, и русские войска предприняли поход на Крым. Вслед затем из

Москвы прибыл думный дьяк Шакловитый, тогдашний приближенный

царевны Софии. Он привез боярину Голицыну похвалы за его

подвиги, а гетману вопрос: зачем он приказал жечь траву на степи?

Гетман отвечал, что никому не давал такого приказа. Тогда уже мог

уразуметь гетман, что ему устраивают западню; однако, скрывая

401

внутреннюю душевную тревогу, он по поводу прибытия думного

дьяка устроил пир и пригласил знатнейших военачальников. Во

время провозглашения царского здоровья палили из пушек, а по

окончании пира все участвовавшие в нем дарили гетмана по

тогдашнему обычаю. Между тем донос был уже послан, пропасть под

гетманом вырыта.

15-го июля двинулись войска далее; 21-го июля достигли реки

Коломака, перешли ее и расположились на возвышенном берегу

этой реки двумя лагерями: в одном на правой стороне были бояре: Алексей Семенович Шейн и князь Владимир Дмитриевич

Долгоруков, в другом, на левой стороне -. гетман и князь Константин

Осипович Щербатов; расстояние от одного лагеря до другого было

около трех верст. ‘На другой день гетман угощал у себя польского

резидента, прибывшего к войску, и не знал, что беда уже висела

у него над шеею…

В этот самый день прискакал из Москвы гонец с ответным

указом на отписку боярина о доносе, поданном старшинами на

гетмана. Князю Голицыну указывалось арестовать гетмана, сообразно желаниям старшин отрешить его от гетманского уряда и

послать в великороссийские города, Назначив ему пребывание по

своему усмотрению, а затем устроить выбор нового гетмана.

Боярин Голицын, получивши такой указ, позвал к себе

великороссийских полковников, находившихся в лагере гетмана, и

сказал им:

<Окружите ставку гетмана вашими полками, так чтоб ни к нему

никто не мог придти, ни от него выйти, и скажите старшинам, чтоб

они гетмана доставили сюда ко мне. Сделайте только это без шума, а то козаки, народ пьяный и буйный, как бы не произвели тревоги, потому что они своего гетмана не терпят>.

Это предпринято было для того, чтоб кто-нибудь не вышел от

гетмана и не переслал преждевременно вести его сыну Григорию, находившемуся со значительною частью козацкого войска близ

Сечи.

Великороссийские полковники сообщили по секрету обо всем