Руина, Мазепа, Мазепинцы

в душе его ненавидел. Когда Голицын поднялся до крайней высоты, а гетман навлек на себя подозрение своими советами не мириться

с Польшею, Голицын поручил Л. Р. Неплюеву сойтись с лицами, близкими к гетману и через них выведать задушевные мысли и

намерения гетмана. По известию Гордона, Неплюев нашел для этого

подходящими двух малороссиян, которым гетман поручал

важнейшие дела: одного Гордон называет генерал-адъютантом, другого

секретарем. Таких титулов в Малороссии не существовало; ясно, что

Гордон окрестил ими каких-то лиц, носивших иные местные

чиновные названия. Думают, и не без основания, что под

генерал-адъютантом он разумел генерального асаула Мазепу, а под секретарем -

Кочубея, бывшего войсковым канцеляристом, а потом сделавшегося

генеральным писарем. Действительно, Самойлович в последнее

время этим лицам, более чем иным, поверял важнейшие дела. От них-

то Неплюев узнал многое такое, что набрасывало тень на

преданность гетмана московским властям . Надобно прибавить, что

боярин Голицын и мимо всякого посредника имел возможность

близко узнать Мазепу, который в последнее время чуть не каждый

год, а иногда не однажды в год, езжал в Москву, и при своем

вкрадчивом характере, любезности в обхождении, образованности и уме

успел уже понравиться Голицыну.

Подозрение, возникшее в кругу великороссийских

военачальников, как подлитие масла в огонь, пришлось кстати той неприязни, которая существовала против гетмана между малороссиянами.

Много было у него врагов в среде управляемых им - и очень мало

друзей. <Сначала, - говорит малороссийский летописец, - этот

человек был ко всем ласков и покор лив, но когда укрепился в своей

власти и разбогател, то стал горд и заносчив>. Такая перемена в

характере гетмана стала ощутительною после взятия Дорошенка.

397

То было время самого милостивого внимания к нему московского

правительства. Событие с Рославцем и Адамовичем показывало, как

трудно ‘было столкнуть Самойловича с высоты величия.

Беспрестанные похвалы и часто присылаемые из Москвы подарки

избаловали его. Самойлович стал держать себя не только с народом, но и

с знатными людьми, как самодержавный деспот. С ним - нельзя

было говорить иначе, как стоя; даже старшины и полковники не

садились в его присутствии; никто не дерзал ему ни в чем перечить, никто не смел подавать ему совет в наложении поборов, в

назначении расходов, тем менее требовать от него каких-нибудь отчетов; всем воинским скарбом распоряжался он по своему произволу, куда

хотел-и кому хотел давал деньги, кого хотел, жаловал имениями и

отнимал все, у кого хотел отнять. К нему во двор никто не смел

войти с палкою в руке и с покрытой головой. Даже к духовному

сану не оказывал он уважения, забывая, что сам по происхождению

был попович. Когда случалось ему быть в церкви, он не ходил с

прочими богомольцами получать антидор из рук священника, а

священник должен был сам подносить его гетману, что соблазняло

тогдашнее малороссийское общество; а если, куда-нибудь едучи, например, хоть бы на охоту, встречал гетман священника, то считал

это для себя дурным предзнаменованием и гневался на священника.

По выражению поданной на него старшинами челобитной, старшины от его похвальных слов и гнева бывали <как мертвы> и каждый

час могли ожидать себе всего дурного. Малороссиян соблазняло

даже и то, что этот разбогатевший и расчванившийся гетман-попович

ездил не иначе, как в карете, и сыновья его полковники усвоили

такой же панский обычай, противный для малороссиян, так как он

напоминал им польских Панов. Алчность гетмана и сыновей его, казалось, не имела пределов: за получение урядов брались посулы, а получившие эти уряды старались вознаградить себя всякими

утеснениями над подчиненными; без взятки не было приступа к

гетману, а кто ничего не даст, тот ничего и не добьется. Он окружал

себя людьми мелкими, которых сам поднял, и эти люди, раболепствуя перед ним, именем его дозволяли себе всевозможные насилия

и несправедливости. Во всей Гетманщине в управление

Самойловича не было ни-суда, ни расправы без взяток, и много козацких

мельниц было захвачено у владельцев и приписано к гетманским; ничья собственность не была обеспечена: что у кого ему полюбится, то себе и берет, а коли не он сам, так дети его возьмут. Такими

описывали гетмана и сыновей его старшины в своем доносе.

Приписываемая ему алчность подтверждается большим

движимым имуществом; оставшимся после его низложения и состоявшим

в большом изобилии наличной монеты (4.916 червонцев, 47.432

талера, 2.286 левков, 3.814 серебряных копеек и 3.000 чехов), столовой серебряной посуды, золотых и серебряных украшений с драго-

398

ценными камнями, дорогого оружия, огромнейшего гардероба с

мехами и богатыми мужскими и женскими одеждами, породистых

лошадей, экипажей, сбруи, упряжи и проч. и проч.

Масса народа (поспольство) раздражена была против гетмана

заведением оранд (аренд) или откупов на вино, деготь и табак

(винная, дегтярная и тютюнная оранда), и налога за помол с мельниц.

Поборы эти с разрешения высшего московского правительства ус-

тановлялись на содержание охотного войска, которое, кроме

обычного козацкого, набиралось из приходящих наемных охотников, состояло не только из малороссиян, но из чужеземцев (особенно

поляков, сербов и волохов) и образовало полки конные (охочеко-

монные или компанейцы) и пешие (сердюки). Охотники, записанные по полкам своим, расставлялись на лежи, т. е. на квартиры, в

разных малороссийских полках, смотря по воле гетмана, помещались в жилищах посполитых обывателей, получали от хозяев

содержание и, кроме того, годичное жалованье из казначейства

(войскового скарба), куда доставлялось оно с арендного сбора. По этой

системе устроены были горелчаные, дегтярные и тютюнные шинки.

За торговлю этими предметами вносилась в войсковой скарб

заранее определенная сумма и годичным сроком для такого взноса

обыкновенно назначался праздник Пасхи. Никто ни из Козаков, ни из

посполитых не мог торговать этими предметами, не получивши

дозволения, а те, которые приобретали это право, не могли продавать

за пределами шинка в размере менее ста кварт горелки. Дегтю, вне

шинка, нельзя было продавать не только квартами и цедрами, но

даже и бочками, как и тютюну - локтем, фунтом и камнем, без

ведома особ, заведующих орандами. Кто бы дерзнул поступать в

ущерб постановленной оранды, того позволялось, за ведомостию

полковника того полка, где совершалось преступление, <обирать зо

всего>. Варить мед, пиво и брагу дозволялось всем свободно, но в

универсале, в котором говорится о такой свободе, назначается с

посполитых по <пол-золотому> (пол-злота) от варения пива.

Обывателям в полках предоставлялось внести определенную сумму и

устроить у себя по своему рассмотрению арендное управление. Такой

взнос назывался <ратою>. Не все местечки и села, лежащие в

полках, подчинялись орандной <рате>, наложенной на полк; для

некоторых делались исключения, и это естественно производило

путаницу и недоразумения. По заключении мира России с Польшею все

думали, что теперь дадутся народу льготы и оранд не будет. Но

вышло не так. Предполагавшаяся война против бусурман требовала

поборов, и <раты> не только не были уничтожены, но размер их

увеличился, как это можно видеть из того, что с Лубенского полка

в 1685 году размер раты простирался до 7.010 злотых, а в 1686 году

до 17.000 злотых. Оранды были до крайности всем противны, народ

приписывал их алчности и произволу гетмана-поповича, хотя на