Невыдуманные истории (СИ)

ворвалась со словами: «Вылечите мне ребенка! У нее уже аллергия на лекарства, а толку нет!»

— Что за аллергия? Покажите.

Дочка, находясь на безопасном расстоянии от доктора, задрала свитер и оголила живот.

— Вы с ума сошли, мамочка! — завопила докторша. Ребенка с ветрянкой привести в

поликлинику!

Я села.

— Ветрянка? Я думала, аллергия.

— Вы думали!? — передразнила меня педиатр. — Вы что — доктор, чтобы диагноз

устанавливать?! Нет, ну это ж надо! Она, видите ли, думала! Вы б еще в грудной день пришли!

Быстро одевайтесь и домой. И ни с кем по дороге не общаться! Десять дней из дому не

выходить! Мазать зеленкой! Не мочить!

Мне было стыдно. Да, я не смогла отличить пятна ветрянки от аллергии. Но ведь я же не

доктор. Я и не хотела им быть. Никогда. Даже в детстве. Меня вынудили поставить диагноз.

Если бы первый доктор хоть намекнул на возможность ветрянки. Если бы не псевдоангина, гайморит и бронхит...

— Я королева зеленки!!

У моей дочери мания величия. На ней, правда, почти нет незеленого места. Зеленые цветы

на руках, зеленое солнце на животе и зеленые зайцы на пятках. Ей лучше. Кризис прошел.

Но теперь же все чешется! Уговорить ребенка не чесать пузыри, потому что «останутся

шрамы и будешь похожа на Бабу-ягу» можно. Но ненадолго. Отвлечь, заиграть, зачитать тоже

можно. Но также ненадолго.

Вы будете смеяться. Звоню в поликлинику.

— Скажите, чем помочь ребенку во время ветрянки, чтоб не чесалось?

— Диазолин, супрастин. Как можно этого не знать? — отвечает информатор.

А я не знаю. Не знаю, потому что я НЕ ДОКТОР!

Еженедельник «Объектив-Но» № 17 от 28 апреля 2006 г., колонка «Невыдуманная история»

СВЯЩЕННЫЙ ХАДЖ В ДЕМЕНТИЕВКУ Детям войны посвящается

Мне пришла телеграмма. «Украина. Харьков. Ане. Поздравляю вас и всех моих близких в Харькове и Дементиевке с

наступающим Днем Победы, желаю мирного неба над головой и счастья. Сын солдата Садык».

Всех моих БЛИЗКИХ в Харькове…

Прошел год. Точнее, почти полтора. Это случилось прошлой зимой. В январе 2005-го. Я

работала тогда в пресс-службе областной администрации. Видимо, номер рабочего телефона

в кабинете не менялся еще со времен обкома партии и был «забит» в справочники СССР.

У меня зазвонил телефон.

— Алло! С вами будет говорить Таджикистан.

— Таджикистан?!

Я подумала, разыгрывают коллеги. Но у меня нет ничего общего с Таджикистаном. Да и

фантазия ни у кого дальше, чем «Алло, это бухгалтерия, зайдите, пожалуйста, за зарплатой», никогда не доходила. Я сама так делала. Звонишь в соседний кабинет, сообщаешь о зарплате, выходишь в коридор и наслаждаешься стремительным бегом коллег в сторону заветной двери

бухгалтера.

В трубке послышались помехи и сильный акцент.

— Это Харьков? Алло, Харьков? Харьков?

Мужчина кричал. Кричал с каким-то надрывом, было слышно, он сильно волнуется.

— Да, это Харьков. Я вас слышу, говорите!

Две минуты мы пытались наладить связь. Как радисты. Хотя мне показалось, он услышал

меня сразу, просто не мог поверить, что дозвонился.

— Здравствуйте. Это правда Харьков?

Мне, конечно, льстило быть целым городом, и в другом случае я бы обязательно ответила:

«Нет, это всего лишь одна двухмиллионная его часть», но шутить было неуместно. Тем более

что со мной говорил Таджикистан.

— Да, это правда Харьков. Что случилось?

Я сформулировала вопрос именно так. В том, что что-то случилось, сомнений не было.

Мужчина заплакал.

— Сейчас. Минуту. Мне очень трудно говорить. Минуту.

Очень странная ситуация. Взрослый мужчина, по голосу ему было лет шестьдесят, рыдал в

трубку. Что говорить? Как себя вести?

Женщины могут плакать по-разному. У меня есть подруга, которая манипулирует

мужчинами, используя плач. Причем материальные ценности измеряет исключительно

литрами пролитых слез. Так и говорит, выбирая в магазине очередной парфюм: «Хорошие

духи. Дорогие. Два каприза делов». Шуба в ее системе координат стоит трех истерик. А

поездка в Египет равна пяти дням ровного, полусухого нытья. Плач от несправедливости и от

сострадания, слезы для подруг и для любимого. Это целая система передачи эмоций. Для

женщин.

Когда плачет мужчина, я теряюсь. Это всегда трагедия.

— Я тридцать лет искал могилу отца. Мне пришел ответ. Сегодня. Я направлял запросы во

все города бывшего Советского Союза. Мне пришел ответ. Я вам сейчас прочту.

Помехи исчезли. Я слышала в трубке, как дрожат руки мужчины. Он разворачивал

бумажный листок. И читал.

— Сообщаем вам, что ваш отец погиб в боях под Харьковом. Вы слышите, ПОД ХАРЬКОВОМ.

Я слышала. Слышала и понимала, что если он читает с листа и там так и написано: «в боях

под Харьковом», то это почти нигде. «Подхарьков», конечно, сильно сузил географию поиска

по просторам бывшего СССР. Но все равно это огромная территория.

— Что мне делать? — спросил мужчина.

Что я могла ему ответить?! Ведь в тот момент я не была Аней Гин, я была Харьковом. А он

— Таджикистаном.

— Приезжайте. Найдем.

Возможно, я слишком много на себя взяла. Но любой другой ответ был бы глупым и даже

абсурдным. Человек всю сознательную жизнь шел к этому бумажному листку. Найти в

справочнике более подходящий телефон? Организации ветеранов? Службы поиска? Да мало

ли кто был компетентнее меня в этих вопросах? Но по-другому ответить этому человеку я не

могла.

— Да? Можно приезжать? Спасибо! Как Вас зовут? Что с собой нужно взять? Я хочу

приехать в мае. В День Победы. В день шестидесятилетия Победы!

— Да, конечно, приезжайте. Возьмите с собой паспорт и ЭТУ бумагу.

Он звонил еще раз в марте. Его звали Садык. В паспорте Содык Содыкбоев. Он снова плакал

и спросил, ничего ли не поменялось в связи со сменой власти на Украине? Я успокоила его. Он

спросил, какой у меня размер — объяснил, что непременно должен привезти мне в подарок

таджикский национальный костюм.

Из школьного курса «Пятнадцать республик — пятнадцать сестер» (это ежегодная

демонстрация костюмов братских республик) я вспомнила только косички. Девочку на роль

Таджикистана непременно брали с темными длинными волосами и заплетали много косичек.

Третьего мая Садык позвонил уже из Москвы.

— Я в Москве! Завтра буду у вас! Поезд такой-то. Встречайте.

У Цоя, по-моему, была такая песня: «Я знал, что так случится, но не знал, что так скоро».

Не то чтобы у меня не было времени подготовиться, я просто не знала как.

Как? Чем? Я помогу шестидесятилетнему мужчине из Таджикистана, который собирается

разыскать могилу отца под Харкьовом?!

Рассказала коллегам. Удивилась: они не только не покрутили у виска, но и взялись

помогать.

Четвертое мая. Четыре тридцать утра. Поезд Адлер-Москва задерживается. На перроне я с

коллегой Витькой Алексеевым и съемочная группа новостей. (Мы позвонили им накануне, рассказали про Садыка, тогда еще не подозревали, что вся эта история — настоящая

журналистская удача).

Я страшно переживала. А вдруг окажется что-то не так? Вдруг мужчина из Таджикистана

что-то напутал, вдруг не Харьков, а Хабаровск, например. Вдруг ему нужно было оформлять

еще какие-то документы, чтобы заехать в город. (А я, идиотка, назвала только паспорт.) Поезд с диким гудком вползал на платформу. У меня вспотели ладони и похолодела шея.

«Мамадарагая, я не помню номера вагона»! Мы метались под Адлер-Москва, заглядывая в

вагон к каждому проводнику.

— Садык?? Из Таджикистана??

— Хм-м-м.

Через пять минут историю тридцатилетних поисков отца знал весь поезд и сотрудники

вокзала.