Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы

Фининспекторы, налоги были вообще бичом предпринимательства. В литературных кругах ходила даже такая шутка: на премьере зрители заинтересовались, кто это громче всех кричит: автора, автора! А оказалось, что это фининспектор. Ему нужно было увидеть лицо человека, который должен был уплатить налог с полученного гонорара. А в литературном приложении к эмигрантской газете «Накануне», которое редактировал Алексей Толстой, в июле 1923 года был помещен анекдот, записанный Михаилом Афанасьевичем Булгаковым под названием «Прогрессивный аппетит», услышанный им от нэпманов. Содержание его таково: одного нэпмана обложили подоходным налогом в 10 миллиардов рублей. Эту сумму нэпман должен был принести в финотдел не позднее четырех часов дня десятого числа. В девять часов нэпман деньги принес и молча отдал. «Мало мы его обложили», — смекнул фининспектор и увеличил налог до 100 миллиардов. Срок уплаты 15-го, не позднее четырех часов. 14-го в десять нэпман деньги принес. «Э-ге-ге!» — сказал инспектор и обложил его налогом в триллион рублей. Срок уплаты — 20-го, в два часа дня. 19-го утром нэпман приехал на телеге ломового извозчика, а на телеге печатный станок. «Не могу больше, братцы, времени нет, печатайте сами», — сказал он растерянно.

Вообще по поводу нэпмановской сообразительности и изворотливости шутили много. Говорили, например, что английский банк лопнул… от смеха, узнав, что червонец стал дороже фунта (а вообще, как это ни покажется странным, но на черной бирже червонец вытеснял доллар и фунт). Острили еще, говоря и о том, что Россия — страна не «кредитоспособная», а «кредитоталантливая». Этому, наверное, способствовали большие связи нэпманов во Внешторге, Наркомфине и даже в ГПУ.

Но никакие связи, никакие капиталы нэпманов не спасли. Государство ревновало население к частникам и делало все, чтобы их не стало. Правда, в конце двадцатых годов в Москве еще действовали кое-какие частные заведения. В доме 61 по Тверской улице, это недалеко от Белорусского вокзала, держал свою фирму Иван Карлович Гек. Фирма существовала с 1896 года и делала фотобланки, паспарту и альбомы. Необходимость в данных изделиях подогревалась наличием в городе большого числа частных фотоателье, например Шворина в Столешниковом переулке, Данилова, основанное в 1888 году, у Мясницких ворот, Немченко в доме 3/6 по Камергерскому переулку (реклама сообщала о том, что его фотография снабжена усовершенствованными новейшими аппаратами, позволяющими ей делать репродукции с картин, чертежей и рисунков). Кроме того, фотография производила съемку «видов и архитектур, исполнение портретов в красках (масло, пастель и акварель), а также фотографирование в натуральных цветах (автохром) и пр.». Существовали в Москве также фотографии Львова (фирма, основанная в 1875 году) на Таганке, Шапиро у Мясницких ворот, Форсиони на Лесной улице и пр. Обучали москвичей кройке, шитью, изготовлению дамских шляп и вышивке частные курсы, возглавляемые Анной Ивановной Рошет и Анастасией Васильевной Ломакиной. Обещали избавить москвичей от венерических болезней частные врачи Гурвич, Стоянов, Володарский, Фокин, Гинзбург, Филинтель, Миценмахер, Лурье, вылечить зубы — Кабанов, Юхвед, Кан, Календр, Арутюнян, а вставить новые — зубные техники Ростовцев («изготовление всевозможных искусственных зубов по новейшему методу»), Анциферов, Введенский («изготовление искусственных зубов всех систем»), Взнуздаев («изготовление искусственных зубов на золоте и каучуке и мостовидные работы»), Бебинг, Шер, Копейкин, Нудельман и др.

Кстати, в некоторых объявлениях врачей в двадцатые годы встречались такие слова: «возвратился и возобновил прием» — это означало, что врач вернулся из «заграницы», где, надо понимать, набрался ума.

Проявлял себя частный капитал не только в фотографии и медицине, но и в некоторых других сферах. Фруктово-ягодные эссенции и краски, например, производила фирма «Аромат» Селецкого и Крейнина. Кустарно-облаточная мастерская, «первая в России», Л. В. Демпель, существующая с 1878 года, делала аптечно-парфюмерные и фабрично-заводские этикетки. Мастерская Рахманова изготавливала всевозможные «знаки, жетоны и флажки разных отличий для всех наркоматов и спортивных организаций». Электрические нагревательные приборы, плиты, кипятильники «исправлял и делал по заказу с гарантией на 1–2–3 года» долголетний практик и изобретатель Иван Острый (Тверской бульвар, дом 8), а зонты и трости («заказы, починка, перекрышка») — мастерские Волпина и Циммермана и т. д.

Делали частники и детские игрушки. На рынке можно было приобрести покрытых пухом и перьями петухов, кур, цыплят, гусей и уток с проволочными ножками, деревянную матрешку, «тещин язык» (если дунуть в трубочку, он вытягивался сантиметров на тридцать), сделанных из картона танцующих, скачущих, вертящихся, качающихся на качелях человечков, раскрашенных какой-нибудь линючей краской, а также окрашенных под золото и серебро змей и драконов. Продавались на рынках деревянные или бумажные клоуны, дрыгающие ногами и руками, когда их дергали за ниточку; лошадки из бумажной массы на дощечках; свистульки; губные гармошки; бьющие бумажными крыльями гуси и утки; тряпичные куклы, а кроме того, ружья, кинжалы, пушки, пистолеты и шашки. Продавались и съедобные игрушки из пряников или патоки, раскрашенные краской.

А в государственных магазинах можно было купить игрушечную мебель, маленькие копии предметов домашнего обихода: корыта, утюги, стиральные доски, посуду и пр. Продавались вожжи с бубенцами, солдатики, заводные лягушки, автомобили, паровозы, пароходы, аэропланы, пирамидки с разноцветными кольцами. Делались игрушки из дерева, целлулоида и резины. Многие увлекались игрой в лото или гусек. Гусек — это игра, в которой фишки продвигаются по рисунку, преодолевая всевозможные препятствия. Продавались гуськи, в которых совершались путешествия по цирку, по морю, по воздуху и пр.

В начале тридцатых артели, ателье, мастерские и многие другие частные заведения были закрыты. По всей Москве развернули свою деятельность ликвидационные комиссии. В 1931 году они закончили свою работу. С нэпом ушел и коммерческий дух из многих областей советской жизни. Жизнь на этом, правда, не остановилась. Да и делали в России нэпманы не так уж много. Больше спекулировали, воровали, производили предметы далеко не первой необходимости.

В жизни людей тех лет еше долго оставались «привычки милой старины». На дачах играли в крокет и серсо (перекидывали друг другу кольца, подхватывая их палочкой), коротали вечера за игрой в лото, вели дневники, собирали открытки, писали стихи в альбомы, дети устраивали домашние театры, играли в фанты, собирали марки, значки, фантики и прочие нужные и ненужные вещи. В моду входило сооружение детекторных приемников, выпиливание лобзиком из фанеры разных предметов, выжигание, изготовление моделей морских кораблей, вышивание крестом и гладью и пр.

Наряду с милыми привычками существовали и «пережитки прошлого» и не только в частной жизни. Особые нравы царили, например, в издательском и газетно-журнальном мире. В нем и до революции водились прохвосты. После «Великого Октября» прохвосты не исчезли. Одни из них выдавали себя за известных писателей, другие одну свою книгу печатали под разными названиями, получая за каждое новое издание новый гонорар, третьи — чужие произведения выдавали за собственные и т. д.

Одним из «героев» газетно-журнального мира того времени был Соломон Бройде, о котором мы упоминали в главе «Казенный дом». Соломон Оскарович не только любил печатное слово, он был вообще незаменимым человеком. Существование таких людей в обществе дефицита, каким всегда являлось советское общество, вполне естественно. Бройде мог достать все: и автомобиль, и коленкор для книжных обложек, и бумагу, и стройматериалы, и ссуду в банке. За это его и ценили. В Союзе писателей он являлся членом ревизионной комиссии, заведовал социально-бытовым сектором союза. В горкоме писателей был казначеем, членом президиума. Он получал огромные гонорары не только за издания, но и за переиздания «своих» произведений, продавал редакциям вместо рукописей заголовки, присваивал деньги, полученные за командировки, в которые не ездил, и т. д. и т. п. Но однажды, а именно 5 мая 1934 года, в «Вечерней Москве» появился фельетон, назывался он «На ту же скамью». Написал его некий Вермонт. Озаглавив так свой фельетон, автор, конечно, имел в виду скамью подсудимых, на которую Соломона Оскаровича занесло первый раз в 1929 году по какому-то хозяйственному делу. Фельетон был написан с нескрываемой злобой и даже грубостью. В нем, например, была такая фраза: «Толстый, наглый коммерсант грубо лезет на Парнас». (Совсем не в рифму.) Прочтя фельетон, Бройде не выдержал и написал письмо в редакцию. Он обвинял фельетониста в клевете и объяснял такое отношение к себе завистью некоторых неудачников. «Меня обвиняют лишь в курении сигар», — писал он с горькой иронией. Вполне возможно. Кто мог тогда оценить по достоинству человека, умеющего красиво жить?!