Советско-германские договоры 1939-1941 годов: трагедия тайных сделок

Перспектива идущих переговоров обречена «на неуспех». В сложившейся ситуации 17 августа Ворошилов предложил сделать паузу в переговорах до поступления из Лондона и Парижа ответа на «кардинальный вопрос». Возобновить их было решено 20 августа. На том и разошлись. Когда 20 августа военные делегации начали собираться в особняке на Спиридоновке (советский наркомат иностранных дел), чтобы в 10 часов возобновить переговоры, Молотову в это время срочно позвонил советник германского посольства Хильгер. После семиминутного общения Молотов связался со Сталиным и доложил содержание только что состоявшегося разговора с Хильгером. Сталин взвесил сообщение наркома и, оценив его достаточно высоко, отдал два распоряжения: одно Молотову (держать тесный контакт с германским посольством) и второе Ворошилову – в ультимативной форме потребовать от западных миссий ответа на «кардинальный вопрос». Оба распоряжения хозяина Кремля стали выполняться моментально.

Вооруженный дополнительными инструкциями Сталина, маршал Ворошилов в довольно резкой форме спросил партнеров о получении ими дополнительных полномочий от своих правительств и об их ответе на «кардинальный вопрос». Грубый тон наркома на западные делегации заметного воздействия не произвел, поскольку они все еще вожделенно ждали ответов из Лондона и Парижа. Внимательно следившие за ходом переговоров немецкие дипломаты и разведчики в этот момент срочно шифровали в Берлин: «Вопрос Ворошилова все еще остается без ответа. Теперь уже ничто не может убедить советскую делегацию в том, что можно рассчитывать на положительный ответ из Англии и Франции…». В 13 часов 43 минуты Ворошилов прервал переговоры, назначив следующие заседания на 21 августа.

А тем временем, как было показано выше, осуществлялся усиленный прессинг Берлина на Москву: 20 августа было подписано советско-германское торговое соглашение, отправлено личное послание Гитлера Сталину, шли интенсивные переговоры Молотова с Шуленбургом, в ночь с 20 на 21 августа в Берлин был отправлен проект советско-германского договора о ненападении и т. д. Германия делала все возможное и невозможное, чтобы помешать дальнейшему продолжению военных переговоров. И, как известно, немецкому руководству это удалось осуществить в полной мере.

Военные переговоры 21 августа возобновились в 11.00 часов, когда на столе у Сталина уже лежало личное послание Гитлера. В этот же день газеты «Правда» и «Известия» опубликовали сообщение ТАСС о заключении советско-германского торгового соглашения. В своих передовицах газеты подчеркивали важное значение подписанного документа, характеризуя его как пролог новой эры в отношениях Москвы с Берлином. Именно на этом кульминационном по своей значимости политическом фоне, Сталин принимает решение о повороте советского внешнеполитического курса на 180 градусов. Синхронность кульминационных событий отложила свой отпечаток на самом ходе и продолжительности военных переговоров 21 августа: начались они в 11 часов 03 минуты и продолжались до 17 часов 25 минут с тремя перерывами. В течение этих пауз Сталин принимал срочные доклады наркомов о ходе развития политических событий, стремясь на основе полученных данных окончательно определить свою позицию, чтобы избежать в последующем упреков в преждевременной переориентации на нового партнера. Когда, наконец, хозяином Кремля было принято окончательное решение, к главе советской делегации прибыл специальный посланец-адъютант маршала Ворошилова генерал Р.П. Хмельницкий. Фигура эта была выбрана не случайно, поскольку генерал-посланец имел самые дружеские отношения с Ворошиловым со времен гражданской войны и сохранял с ним приятельские контакты даже в период массовых чисток в Красной Армии. Генерал Хмельницкий позже вспоминал, что, прибыв в наркомат иностранных дел, он передал Ворошилову короткую записку следующего содержания: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку». Как говорят, комментарии в таких случаях излишни. Опешившему Драксу, который вел последнее заседание, Ворошилов пояснил, что переговоры необходимо прервать, поскольку часть членов советской делегации отбывает на осенние военные маневры…

Неделю спустя, в специально организованном интервью газете «Правда», нарком в оправдание поведения советской делегации заявит буквально следующее: «Не потому прервались переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а, наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик…» («Правда», 27 августа 1939 года). Вот оказывается, кто и когда дал долгую «жизнь» термину-оправданию «переговоры зашли в тупик». Но ведь на практике было иначе: лихорадочные приготовления к подписанию советско-германского пакта с неотвратимой необходимостью продиктовали именно советской стороне прервать трехсторонние переговоры. Теперь с уверенностью можно констатировать, что в те судьбоносные дни и часы у Сталина не хватило выдержки и дальновидения (к тому времени он уже уверовал в свою исключительность и непогрешимость), чтобы реально взвесить грядущую перспективу. Окончательно он поставил крест на трехсторонних переговорах утром 20 августа, когда Ворошилов положил перед ним записку адмирала Р. Дракса. Как и его французский коллега, он просил отсрочки на получение ответа на главное советское требование. В записке говорилось: «Дорогой маршал Ворошилов!

Я с сожалением должен поставить Вас в известность, что английская и французская делегации до сего времени еще не получили ответа в отношении политического вопроса, который Вы просили направить нашим правительствам.

В виду того, что я должен буду председательствовать на следующем заседании – я предлагаю собраться в 10 часов утра 23 августа или раньше, если к этому времени будет получен ответ.

Искренне Ваш Дракс, адмирал, Глава Британской делегации».

В момент знакомства с этой запиской «вождь всех времен и народов» уже знал, что встреча делегаций 23 августа все-таки состоится, но уже совсем в другом составе и по иному поводу…

А между тем, в процессе дебатов англо-французская миссия пошла на значительные уступки, в результате чего практически был сверстан проект политического договора о взаимопомощи. Стороны фактически вплотную подошли к тому, чтобы подписать договор о приемлемых военных обязательствах. Когда же проекты этих документов были согласованы, то вопрос застрял только на проблеме прохода советских войск через польскую и румынскую территории. «Нажим» англичан на польское правительство не приводил к успеху, поскольку поляки не без оснований боялись «красного присутствия». Ведь не далее как на XVIII съезде ВКП(б) начальник Политуправления РККА Л.З. Мехлис (в ту пору любимец Сталина), без обиняков утверждал, что задача Красной Армии в возможной войне будет состоять и в том, чтобы умножить число советских социалистических республик. Польшу это явно настораживало, поскольку она пуще огня боялась проникновения в страну «коммунистической заразы».

Пожалуй, не будет преувеличением утверждать, что в своей речи на этом съезде Сталин фактически ставил крест на концепцию коллективной безопасности, которая проводилась советской дипломатией в течение ряда лет после прихода фашизма к власти. Как ни парадоксально, но именно в докладе 10 марта из его уст прозвучала мысль о том, что главными поджигателями войны в Европе выступают сейчас английские и французские империалисты, а не Германия. Несомненно, что такие высказывания, к тому же с самой высокой партийной трибуны, да еще первым лицом партии и государства, не приближали, а отталкивали и отдаляли вероятных партнеров. Западу в то время не без оснований мерещился большевистский экспансионизм, в результате чего политические деятели в отношениях с СССР осторожничали, многое не договаривали, не доверяли. Синдром их опасений был вполне объясним и логика его была предельно проста; уж коли советский авторитарный деспот на протяжении многих лет методично истребляет лучших людей из среды собственного народа, то что ему до других стран и народов – непременно раздавит без тени сомнения «во имя торжества мировой пролетарской революции». К тому же логика подсказывала, что ни одно государство не станет рисковать, заключая договор о совместных действиях, а тем более, вступать в войну с заведомо ослабленным союзником. А ведь именно к этому состоянию были приведены советское государство и ее Вооруженные Силы в результате массовых необоснованных политических репрессий и всевозможных сталинских «чисток» в командном составе Красной Армии.