По железной земле

Там, где поляна, было село Большой Дуб.

Каратели ворвались в него хмурым утром 17 октября 1942 года. Согнали жителей. Матерей волокли с детьми, больных стаскивали с постели. Расстреляли всех. Завалили соломой и сожгли. Раненые сгорели заживо. Под обгоревшими трупами матерей потом нашли двух полуживых малолеток. Село сровняли с землей.

В густой траве холмик, на нем табличка: здесь был один из погребов, куда пытались укрыться несколько жителей. Их забросали гранатами.

С лица земли исчез не только Большой Дуб, но и несколько окрестных селений. Не осталось ничего. Лишь на скорбном памятнике имена расстрелянных и заживо сожженных. Год и день смерти у всех один. А годы рождения… «Воронин А. Е. — 1886, Воронина В. И. — 1889, Кондратов В. В. — 1941, Федичкина В. П. — 1940, Федичкина 3. Ф. — 1941…»

Расстреляли и сожгли годовалых. Уничтожали семьями: Ворониных погибло тринадцать, Кондрашовых — тринадцать.

Могучий старый дуб, возможно, давший название селу, засох после пожара. Часть его мертвого, серого ствола привезли потом в Курский музей.

В соседней Михайловке под сенью деревьев небольшого садика на площади — памятник партизанке комсомолке Вале Дикановой: здесь ее повесили фашисты.

Кто зверствовал в этих местах? Установили: 581-и эскадрон полевой жандармерии под командованием фашиста Шпренгеля. Но были в эскадроне и продажные шкуры, предатели с русскими именами. В Михайловке запомнили: один ходил с окровавленной плетью за голенищем, второй, пулеметчик, при расстрелах особенно старался, чтобы никого не миновала пуля.

Прошло тридцать лет. И органы государственной безопасности все же нашли мерзавцев! Весной 1973 года бывшие каратели Дерябкин и Шеверев предстали перед трибуналом. После Большого Дуба они, служа фашистам, лютовали в Польше, Югославии, Чехословакии.

Трибунал вынес приговор, полной мерой воздавший за злодеяния.

По здешней земле враг прошел дважды. Еще осенью 1941 года на дальних подступах к Курску было немало жарких, кровопролитных схваток, где рядом с кадровыми частями сражались истребительные батальоны и полки народного ополчения. По почти во все языки мира слова «Курск», «Курская дуга» вошли лишь после одной из величайших битв второй мировой войны.

Расположение наших и вражеских войск к началу сражения на Курской дуге обозначено на картах военных историков. Троена, где теперь автотуристы поворачивают с магистрали к популярному кафе «Тещины блины», окажется на военных картах возле стыка 102-й и 258-й пехотных дивизий противника, а севернее ее определятся позиции 47-го танкового корпуса. Михайловка, соседка нынешнего Железногорска, останется по нашу сторону главной полосы обороны. В районе Михайловского железорудного месторождения, где теперь пылят самосвалы, карта отметит расположение частей Центрального фронта. Командный пункт его штаба находился в поселке Свобода, неподалеку от Курска.

Бескрайнее русское поле, жаворонки в синеве, возбужденная перекличка грачей по редким перелескам… Бежит дорога — и который уже раз ощущаю несовместимость сегодняшнего курского ласково-спокойного, мягкого и мирного пейзажа с представлением о битве, все искромсавшей, испепелившей здесь три десятилетия назад.

А напоминания о битве, о славе и скорби — всюду. Танки, поднятые на гранит и бетон. Памятники в каждой деревеньке, на каждом придорожном холме. Земля родная, сколько же твоих сынов и дочерей полегло на полях Курской дуги!

Уже свыше четырехсот памятных мест достойно обозначил народ на курских просторах — и глубоко патриотическое дело, нужное живущим, призванное воспитывать гордость прошлым у грядущих поколений, все продолжается.

Вот и поселок Свобода в канун тридцатилетия Курской битвы открыл мемориальный комплекс, восстановив командный пункт штаба Центрального фронта. Тот блиндаж, где в драматическую ночь с 4 на 5 июля 1943 года был отдан приказ об артиллерийской контрподготовке, начавшей сражение, решительно повернувшее ход войны.

И как все мирно здесь сегодня! В зарослях сирени напротив старой монастырской стены — бывшая аптека, та самая, где была столовая Военного Совета. Однажды поздним весенним вечером командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский вызвал туда шифровальщика. Как раз в эти минуты вражеский самолет «повесил» в небе осветительные бомбы, а следом послышался гул другого, свист бомб. Рокоссовский скомандовал: «Ложись!» Прогремел оглушительный взрыв. В столовой посыпалась штукатурка, со звоном разлетелись стекла. Еще взрыв — и все стихло.

Дом командующего, стоявший рядом со столовой, был начисто снесен второй бомбой. Дом, куда обычно именно в этот предполуночный час Рокоссовский вызывал шифровальщика. «Спас меня просто случай, а возможно, интуиция. На войне всякое бывает», — читаем в воспоминаниях маршала.

После налета КП перенесли по другую сторону стены, укрыли под землю, защитив несколькими накатами дубовых бревен.

Быть может, стоит еще раз напомнить о событиях весны сорок третьего, чтобы острее почувствовать атмосферу, в которой работал штаб Рокоссовского.

Широким и далеко выдвинувшимся на запад выступом войска наших Центрального и Воронежского фронтов противостояли группе армий «Центр». Крупные вражеские группировки с двух сторон как бы нависали над выступом.

Именно здесь Гитлер выбрал место главного удара, который был бы реваншем за поражение под Сталинградом. Сверхсекретный приказ, отпечтанный всего в тринадцати экземплярах и предназначенный для самого узкого круга высшего командования, определял его задачу: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель»… Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом. Наступление доляшо дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года».

Для сокрушения нашей обороны на Курской дуге была собрана огромная ударная сила. Разведчики доносили о подтягивании к линии фронта отборных гитлеровских дивизий. Шли эшелоны с «тиграми», «пантерами», «фердинандами».

Но Гитлер не смог создать на Курской дуге нужного ему решающего перевеса. План его был разгадан. Советское командование решило в упорной обороне измотать, обескровить противника, чтобы затем перейти в контрнаступление.

Однако никто не преуменьшал страшной силы танковых лавин, которые должны были обрушиться на нашу оборону. Напряжение все нарастало. В полосе Центрального фронта июнь был месяцем жарких воздушных схваток и предгрозового затишья на земле. С воздуха было замечено передвижение к нашему переднему краю особенно крупных соединений вражеской пехоты, артиллерии, танков.

О возможности близкого наступления противника командование фронтами было предупреждено Ставкой. 31 мая рейхскомиссар Эрих Кох разоткровенничался в своей резиденции перед гитлеровским офицером Паулем Зибертом: гений фюрера наметил место решающего удара, это будет прорыв в районе Курск — Орел! На другой день Москва уже знала об этом разговоре: «Пауль Зиберт» — легендарный разведчик Николай Кузнецов — передал сообщение через партизан.

В начале июля о последних приготовлениях к удару доносили и наши разведчики, и захваченные пленные. А на переднем крае воцарилась обманчивая тишина. 4 июля командир корпуса генерал Людников записал: «Стояла чудесная июльская пора среднерусской полосы: звездные ночи с пеньем курских соловьев и ясные дали с голубым небом». Вот в такую ночь на командный пункт Рокоссовского и был доставлен сапер Бруно Фермелло.

Разведчики лейтенанта Ивана Мелешникова захватили его на склоне холма, где прежде был сад совхоза «Тагино». Они ползли в высокой траве, и силуэты, смутно обозначившиеся в звездном небе, приняли сначала за кусты. Но один «куст» кашлянул, другой сердито прошептал по-немецки: «Тихо!»

Должно быть, в эту ночь на 5 июля гитлеровцы особенно опасались, как бы наши не захватили «языка». Еще не затихли автоматные очереди короткой стычки, когда на склон обрушился неистовый огонь. Но смельчаки с захваченным пленным отсиделись в глубокой воронке от авиабомбы.