Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Ванна на дому стоила (в зависимости от времени года и часа дня) от полутора до четырех франков.

Разумеется, мытье на дому оставалось прерогативой обеспеченных парижан; тем не менее прогресс был налицо: по свидетельству современника, в 1827 году в высших сословиях «не нашлось бы ни мужчины, ни женщины, которые бы не принимали ванну если не каждый день, то по крайней мере три-четыре раза в неделю».

Помимо «горячих» бань, описанных выше, в Париже существовали и бани «холодные» – купальные заведения на реке, иначе говоря, прибрежные бассейны (иногда они именовались также школами плавания). Они действовали с весны до конца сентября, причем среди них имелись заведения как дорогие, шикарные, так и вполне демократичные, дешевые. Из дорогих самыми известными и самыми старинными были купальни Делиньи, перестроенные в 1842 году наследниками первого владельца, братьями Бург. Купальни Делиньи (именовавшиеся также «Большой школой плавания») располагались неподалеку от моста Согласия, на уровне набережной Орсе; сейчас этот участок набережной носит имя Анатоля Франса. Купальни представляли собой часть реки, отгороженную десятком судов на якоре. На «входном» судне располагались касса, бельевая комната и кабинет управляющего, а также кафе с кухней и диванная с витражными окнами, прачечная и сушильня. На остальных судах были устроены двухэтажные галереи, в которых помещались 340 роскошно обставленных отдельных кабинетов с коврами и зеркалами, а также шесть еще более роскошных салонов, которые состоятельные посетители абонировали на целый год. К услугам более скромных купальщиков имелись тринадцать общих зал со шкафчиками для вещей. Отдельно были оборудованы еще три кабинета с тысячью нумерованных шкафчиков, в которых посетители могли оставить ценные вещи. В заведении действовали также зал для гимнастических упражнений, парикмахерский и педикюрный кабинеты. Посетителей ожидали два бассейна: один – с естественным дном, которое было специально очищено, другой, длиной в 30 м и глубиной от 60 см до 2 м, – с дном деревянным. К услугам любителей прыжков в воду имелся так называемый «насест» – шестиметровая вышка с площадкой, куда ныряльщики поднимались по винтовой лестнице.

Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году» пишет об одном из подобных заведений: «Каждая купальня разделяется на две половины, для мужчин и женщин: последние в Париже удивительные охотницы купаться. Стечение в жаркие дни бывает так велико, что хозяева купален для предупреждения беспорядков вынуждены требовать пособия национальной гвардии и для входа сделан, как у театральной конторы, кия [от фр. queue – очередь]. Не знаю, почему дамы здешние так страстно любят купанье; но как бы то ни было, наблюдатель, без сомнения, не отказался бы увидеть с моста что-нибудь, кроме лодок и судов. Однако ж, успокойтесь, никто не может близко подойти к этим плавучим гинецеям, а искусно сделанная кровля лишает даже самых нескромных преступного удовольствия заглянуть сверху в водяные гаремы. Да и принятый парижанками купальный костюм очень благопристоен и морален; он состоит в длинной блузе, достающей от шеи до пят; а на голову надевают непромокаемый тафтяный чепец, которым прихватываются волосы».

Аналогичным образом были устроены не только дорогие купальни Делиньи, но и многочисленные дешевые «бани за 4 су» (то есть за 20 сантимов). Разница заключалась в том, что посетители демократических бань обходились без ковров и зеркал в кабинетах, а вместо жареных цыплят с изысканными винами довольствовались после купания сосиской с хлебом и рюмкой водки. Дешевые купальни на реке были огорожены грубо сбитыми необструганными досками; они располагались в простонародных рабочих кварталах, и когда множество местных жителей одновременно погружалось в реку, вода очень быстро становилась черной от грязи.

В холодных купальнях имелся свой четкий распорядок. От рассвета до десяти утра водными процедурами наслаждались опытные пловцы; так как их было немного, на край бассейна в это время усаживались рыболовы с удочками. С десяти утра до полудня, а порой и позже бассейн заполняли дети и подростки. В это же время в бани являлись посетители, которые вовсе не стремились погрузиться в воду; их интересовало совсем другое: закусить в здешнем кабачке на берегу реки, выпить кофе с коньяком и закурить сигару, поболтать с приятелями или просто понежиться подле воды в исподнем или халатах (купаться нагишом было официально запрещено). С четырех до шести, после сиесты, наступало время тех, кто в самом деле любит плавать и нырять (впрочем, в жаркие летние дни они, разумеется, появлялись раньше). С полудня до шести вечера примерно один раз в час специальное судно отплывало на середину реки, чтобы опытные пловцы могли прыгать с его борта в воду и плавать в свое удовольствие. С наступлением темноты бассейны закрывались; рыболовы могли спокойно забросить в воду удочку, а те, кто не успел пообедать, отправиться в ресторанчики, устроенные при купальнях.

Река играла в жизни парижан роль не только приятную, но и печальную. Столица занимала первое место во Франции по числу самоубийств, а среди людей, добровольно расставшихся с жизнью, самыми многочисленными были утопленники. В 1822 году полиция даже издала специальный ордонанс, суливший денежное вознаграждение всякому, кто выловит в реке утопленника «или его часть». Если верить писателю Леону Гозлану, администрация вначале пообещала 40 франков за спасение из реки живого человека и вдвое меньше – за вылавливание трупа. Однако очень скоро вскрылись злоупотребления: один из местных плутов изображал утопающего, другой – спасателя, а полученные деньги они делили пополам. Тогда власти пообещали, наоборот, платить вдвое больше за мертвое тело, но это привело к тому, что «спасатели» дожидались, когда жертва захлебнется и будет стоить дороже. В результате было принято решение вернуться к первоначальному варианту, но за вторичное спасение одного и того же человека не платить.

Одной из важных мер по оздоровлению парижского быта стало устройство в начале XIX века трех крупных кладбищ за городской чертой: Восточного (Пер-Лашез), Северного (Монмартрского) и Южного (Монпарнасского). Дело в том, что до 1780 года покойников разрешалось хоронить возле городских церквей, в аббатствах и монастырях, отчего весь Париж превращался в большое кладбище. Общие могилы, в которых хоронили неимущих покойников, источали гнилостный запах и заражали землю и воздух.

Кладбище Пер-Лашез. Худ. О. Пюжен, 1831

Новые кладбища были более просторны, а главное, расположены не так близко к жилым кварталам. Особенно прославилось – в частности, из-за живописного местоположения – кладбище Пер-Лашез, быстро сделавшееся одним из непременных мест паломничества иностранных путешественников. Кладбище это было открыто 21 мая 1804 года на холме Мон-Луи, землю которого городские власти приобрели у частного владельца – Жака Барона. Кладбище официально называлось Восточным, однако постепенно это официальное название было вытеснено другим. Дело в том, что в 1626–1763 годах эта земля принадлежала ордену иезуитов, и до 1820 года на кладбище стоял дом духовника Людовика XIV, иезуита отца (père) Франсуа де Лашеза д’Экса (1624–1709); отсюда и название «кладбище Отца Лашеза», то есть Пер-Лашез. Впоследствии кладбище неоднократно расширялось (в 1824–1829, а затем в 1832, 1842, 1848 и 1850 годах), и его площадь, первоначально равнявшаяся 17 гектарам, в конечном итоге достигла 44 гектаров. С холма Мон-Луи открывался вид, который Бальзак обессмертил в финале романа «Отец Горио» (1835): после похорон заглавного героя студент Растиньяк «прошел несколько шагов к высокой части кладбища, откуда увидел Париж, извилисто раскинутый вдоль Сены и кое-где уже светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомскою колонной и куполом собора Инвалидов – туда, где жил парижский высший свет, предмет его стремлений». Именно с кладбищенского холма Растиньяк бросает городу знаменитую фразу: «А теперь – кто победит: я или ты!»