Венеция - это рыба

Блюдо номер два: сардины в луково-уксусном маринаде саор. [51] Это жареные сардины, замаринованные в течение дня в луковой поджарке с добавлением вина и уксуса. Отсюда и особенный вкус, по-венециански "saòr". Блюдо подают холодным; Это основное блюдо на празднике Спаса, в третье воскресенье июля. Его едят в лодке, покачиваясь на волнах акватории Сан-Марко, или за столами, вынесенными из дома на фондамента до начала фейерверка. Зимой блюдо становится более калорийным, когда в маринад добавляют кедровые орешки с изюмом.

Блюдо номер три: печень по-венециански. [52] Говяжью печень готовят не слишком долго, но и не слишком быстро в неизменной луковой поджарке. Иногда в сковородку подливают стакан красного вина или марсалы.

Поздним вечером с друзьями можно выпить на кампо Санта-Маргерита, средоточии ночной жизни в Венеции. Зимой центр тяжести смещается в Каннареджо, на фондамента делла Мизерикордия.

Нос

У каждого рио своя индивидуальность. Некоторые весьма экспансивны, они с ходу вовлекают тебя в свою смердящую летопись. Самыми зловонным считаются рио делле Мунегете — он течет вдоль границы между сестьерамн Санта-Кроче и Сан-Поло, и вонючая излучина между фондамента дель Ремедио и сотопортего [53] де ла Стуа, за фондом Кверини Стампалия. Прочие скорее интроверты и лицемеры. И только общий отлив, сухая банка в состоянии обнажить их затхлое нутро. Оно неумолимо взбирается по трубам и разносится через сливы в раковинах и биде на нижних этажах. С недавних пор вновь начали углублять каналы, снимая почерневший от ила грунт. На бьеннале 1997 года американский художник Марк Дион просеял все предметы, погребенные в десяти кубических метрах непролазной лагунной жижи. Он составил каталог из сотен керамических осколков, залитых водой лампочек, бутылок без посланий, затонувших кукол, покрышек-амфибий, стиральных машин и отопительных котлов капитана Немо.

Наши деды преспокойно купались летом в акватории Сан-Марко. Утверждают, что и тогда вода была не больно чистой. Может, другими были санитарные нормы. В детстве я возвращался на вапоретто с Лидо после купания и видел, как ребята из Кастелло сигали в воду, ныряли ласточкой с брикол потолще. Родись я двумя веками раньше, наблюдал бы с моста Риальто, как вечером лорд Байрон плавает себе по Большому каналу. Утром первого января отважные шестидесятилетние моржи окунаются на Лидо в ледяную морскую воду перед телекамерами, чтобы растормошить сонные новогодние теленовости.

Во многих домах в каналы сливают воду из умывальников и ванн, а может, и откуда еще. Недаром венецианская народная поговорка гласит… Нет, вначале я сделаю переперевод пословицы, то есть заранее выведу ее мораль. Смысл пословицы примерно такой: случаются времена, когда даже никчемным людишкам удается что-то сделать. И наоборот: щеголять своими навыками в каком-то деле еще не значит в нем преуспеть, поскольку при определенных условиях любой способен добиться хорошего результата. А вот и пословица: d'ista, апса i stronsi gaégia. [54] Перевод: летом и дерьмо плавает. Как же возникло это изречение? Июльским днем неизвестный венецианский философ, должно быть, остановился на берегу канала и задумчиво устремил взгляд на длинную регату проплывавших мимо какашек. Ему хватило и пяти минут. Не то что его китайскому коллеге, годами сидевшему на берегу реки в ожидании трупа своего врага!

Еще одна непреложная эстетическая заповедь звучит так: se se vol rÌdar, bisogna discòrsar de merda [55] — лучшая шутка — про дерьмо прибаутка. Грандиозное понимание смеха, сторицей воздающее нам за утрату второй части аристотелевской "Поэтики", посвященной комедии. Но сейчас мне хочется оспорить справедливость этой пословицы, ибо, на мой взгляд, не всякое облегчение только смех и развлечение. Я расскажу тебе случай, когда экскременты вызвали не ядовитые усмешки, а участие и заботу. Я понимаю, что это титаническое предприятие. Поэтому и обращаюсь за вдохновением к музе литературных фекалий, к творцу прозаического стула, если таковые вообще бывают. Впрочем, один мне вспоминается. Это Никколо Томмазео. [56] Его нахмуренная статуя на кампо Санто-Стефано пристроилась задом к стопке книг в толстом переплете. Из-под фалд редингота стекают диарейные извержения в форме кодексов и томов. Венецианцы прозвали его "il Cagalibri" — "Книгокаком".

Возвысь мою речь, о Никколо, сделай так, чтобы я не оскорбил слух или взор, писчую или туалетную бумагу.

Теперь я могу начать мой рассказ.

В восьмидесятые годы в Венеции стали высаживаться туристические группы из Восточной Европы. Одеты они были кое-как, в акриловые, легковоспламеняющиеся рубашки и куртки. Мужчины носили сандалии, женщины использовали бледные тени для век, которые у нас прилагались в подарок в пакетиках чипсов. От рассвета до заката они прогуливались по калле организованными, молчаливыми группами. Вид у них был слегка ошарашенный. Всю ночь они ехали из Будапешта или — Праги, чтобы за двенадцать часов урвать глазами как можно больше города. Ты сталкивался с ними на риве возле колонны со львом святого Марка у Дворца дожей. Они сидели, болтая ногами в горгондзольной воде акватории. От раскаленных пяток, опущенных в изумрудную илистую взвесь, с шипением поднимался солоноватый пар. Так они импровизировали освежающие ножные ванны, хотя уместнее их назвать водоочистительными, ведь под ногтями пальцев туристы уносили с собой определенное количество акваториальных бактерий, чем способствовали очистке водоема. К вечеру, обессиленные, они разъезжались на своих "Икарусах", припаркованных на острове Тронкетто, рядом с пьяццале [57] Рома, автомобильном терминале, расположенном в конце моста через лагуну.

Итак, вот что я увидел.

Сцена происходит солнечным июльским утром на деревянных мостках, ведущих к плавучей пристани водных трамвайчиков Сан-Тома на Большом канале. Вижу, возле билетной будки одна блондинка отошла от группы и скорчилась в уголке. Смотрит умоляющим взглядом, лицо растерянное. Схватилась за живот обеими руками. Рядом женщина лет пятидесяти пытается загородить ее своим телом. Наверное, мать. Вынула из урны страницы газет, развернула их и раскладывает на площадке. Мы все сразу понимаем и отворачиваемся до того, как девушка сядет на корточки.

Конец рассказа.

Большего я не скажу, во-первых, потому, что на этом и надо остановиться, во-вторых, потому, что я тоже отвернулся. Вот к этой детали я и вел, к этим сотням глаз, которые запрещают самим себе подглядывать. Я бы назвал это парадоксом безразличия. Это был единственный случай в моей жизни, когда все делали вид, будто ничего не происходит, и при этом выражали сочувствие. Равнодушное отношение к человеческой судьбе вылилось в акт сострадания.

Учти, что пристань Сан-Тома расположена между несколькими довольно сложными изгибами Большого канала. Вблизи нет ни баров, ни других общественных заведений с туалетом. Представь себе иностранку, недавно приехавшую в город. Вполне возможно, эта девушка впервые в жизни оказалась за границей после падения Берлинской стены. И тут, на тебе — прихватило живот средь бела дня. С одной стороны улица, с другой — канал. Всего в нескольких метрах снуют лодки и переполненные вапоретто. Припекает солнце. Куда деваться? Она прекрасно понимает, что не успеет добежать до туалета и вынуждена справлять нужду на глазах у всех. Но все выручают ее, сочувственно отводя взгляд.