Россия. История успеха. Перед потопом

Можно было бы продолжать по списку штатов, но, как говорили древние, «sapienti sat» – умному довольно. Самые крупные в мире производители пшеницы стали таковыми не по милости ласковой природы, а благодаря технике, удобрениям, агрономической науке, современной сельскохозяйственной инфраструктуре.

Рассуждения А. П. Паршева и его товарищей были бы справедливы в случае попыток засадить пространства российской тундры, к примеру, чайным кустом. Но таких попыток вроде бы нет.

3. То, что не укладывается в догмы

Все мы не раз читали и слышали: 70 % территории России относятся в зоне рискованного земледелия. Эта страшная цифра должна также означать, что 30 % территории России находится в зоне нерискованного земледелия. С учетом размеров нашей страны, это почти полмиллиарда гектаров.

Довольно приличная территория, аграрное безземелье нам точно не грозит.

Но возможно ли безрисковое земледелие где бы то ни было? В Древнем Египте даже пахать не требовалось – настолько плодороден был нильский ил, – но и там Ветхий Завет отметил семь неурожайных лет подряд. В странах, «где воздух, как сладкий морс», от нечаянного мороза гибнут цитрусовые, град уничтожает посевы, приходится вырубать и заново сажать лозу, более энергичные южные вредители уполовинивают урожай, муссонные ливни оставляют Бразилию без сахарного тростника и обрушивают мировой сахарный рынок (только что, в 2009 г.), свои трудности в выжженной солнцем Испании и слишком дождливой Ирландии. Взгляда на карту «Аллея торнадо» ( http://en.wikipedia.org/wiki/File: Tornado_ Alley.gif) достаточно, чтобы прийти к выводу: вся территория США – зона рискованного земледелия. «Аллея» охватывает чуть ли не тридцать штатов [23], но и оставшиеся не обделены засухами, наводнениями и колорадским жуком.

Не от хорошей жизни именно в пригретых солнышком краях люди стали создавать генно-модифицированные сорта растений, устойчивые к жаре и засухе, устойчивые к заморозкам на стадии завязи (очень популярным в субтропиках), к виноградной филлоксере и прочим насекомым, к какой-нибудь табачной мозаике и т. д. В теории, чем больше вы вкладываете в сельское хозяйство, тем оно менее рискованно, но совсем исключить риски невозможно.

Интересно, что некоторые из городских любителей рассуждать в Сети на сельскохозяйственные темы не отдают себе отчета в том, что словосочетание «зона рискованного земледелия» совсем не означает «зона невозможного земледелия».

Совсем не на юге Сибири, а в 700 километрах по прямой к северу от Иркутска находится Ангаро-Илимо-Ленское междуречье. Русские землепроходцы, пришедшие сюда в 1630-х гг., сразу оценили положение здешних мест. Вот как это описал двести лет спустя своим неподражаемым слогом «сибирский Карамзин» Петр Словцов: «По рекам Илиму и Куту енисейский отряд выплыл на устье последнего. Усть-Кут показался точкою, закрытою по тесноте горизонта, да и Лена тут не оправдывала наслышки о своей великости, тем не менее с приобретением сего места, обращенного в пристань и укрепление, открылся обоесторонний ход к югу и востоку на тысячи верст» [24]. Для закрепления в столь ценном пункте и продвижения дальше надо было решить продовольственный вопрос.

Илимский край суров и сегодня: среднегодовые температуры от минус 2° до минус 3°, январские – от минус 23° до минус 25°, июля – от плюс 17° до плюс 18,5°, абсолютная минимальная температура минус 60°, абсолютная максимальная плюс 38°, годовая амплитуда 98 (!) градусов. Заморозки начинаются 25 августа – 10 сентября, заканчиваются 2 – 10 июня. Каково же здесь было в XVII в., в разгар «малого ледникового периода» и с тогдашними возможностями ведения сельского хозяйства?

Но предки современных сибиряков были чужды пораженчества. Иркутский историк В. Н. Шерстобоев пишет: «Обосновавшись здесь, русские быстро унизали все речные пути края цепочками деревень, разместив на стыках водных и волоковых дорог опорные остроги и в необычайно короткий срок, примерно за 18–20 лет, создали здесь, за 5000 верст от родины, край с прочным земледелием» [25]. Край с прочным земледелием!

В 1649 г. было учреждено Илимское воеводство, сто последующих лет остававшееся самой населенной частью Восточной Сибири. Оно обеспечивало хлебом все русское продвижение на восток, вплоть до Камчатки. Мало того, переселенцы уже из среды здешних крестьян заселяли и осваивали своим плугом земли за «Байкал-морем» и дальше по Аргуни и Амуру.

«Горсть северорусского крестьянства, перенесенная волею судеб на Илим, показала изумительный образец умения в тяжких условиях горно-таежного края быстро и навсегда утвердить русскую государственность. За какие-нибудь 60–80 лет закладываются почти все селения, существующие и теперь [Шерстобоев писал 60 лет назад; боюсь, немногие из этих селений дожили до наших дней – часть была залита рукотворными морями, часть стала жертвой «построения коммунизма». – А. Г.], создается устойчивое земледелие… вниз по Лене направляются наполненные илимским хлебом барки и дощаники… Расселение мелкими однодворными деревнями позволило русским разрешить необычайно сложную задачу – быстро освоить обширные владения, превратить безымянные географические пространства в волости и уезды Русского государства, сельскохозяйственные пустыни – в земледельческие области».

То, что илимские хлебопашцы кормили не только себя, но и все неземледельческое население воеводства, все Якутское воеводство, а затем и Камчатское, однозначно свидетельствует – они наладили товарное хозяйство, саму возможность которого в подобных местах отрицает и даже высмеивает профессор и академик Л. В. Милов. И наладили не на несколько нетипичных лет, а на три без малого столетия – вплоть до сталинской коллективизации.

Именно сельскохозяйственное освоение, подчеркивает В. Н. Шерстобоев, стало «стержнем экономического развития Сибири, оно закрепило победу казаков, заставило местные народы сложить оружие, воспринять земледельческую культуру русского крестьянства и навсегда сделало сибирские пространства неотъемлемой частью России… Истинными завоевателями Сибири были не казаки и воеводы, а пашенные крестьяне». Будь Л. В. Милов прав, освоение Сибири просто не могло бы состояться. Очень жаль, что академик не объяснил нам, почему в Сибири не было бедняков в тамбовском или пензенском понимании. С точки зрения старых губерний в Сибири были только середняки да кулаки. В Гражданскую войну сибирские крестьяне, видя большевистскую газету «Беднота», отказывались брать ее в руки. Они делали вывод (верный, как позже оказалось), что их хотят загнать в бедноту.

На сайте GlobalRus.ru как-то завязался яростный спор вокруг очередной моей статьи (под названием «Главная угроза России может быть еще впереди»), и участница обсуждения Вероника, отвлекшись от темы, вдруг превосходно осветила вопрос о границе зоны рискованного земледелия: «Различия в экономическом состоянии России и Финляндии нельзя объяснить климатом. Есть атлас Карелии, двухкилометровка, у любого туриста-байдарочника есть такой. Там Финляндия краешком попадает, вдоль границы. Это – лучший учебник экономической географии. С нашей стороны – леса, леса, леса… Кое-где, на расстоянии 20–30 км друг от друга, точечки с пометками «сар.» (сарай), «бар.» (бараки), «д. Лохгуба (нежил.)» и т. п. За финской границей – те же леса, реки и озера, но… по лесам разбросаны бесчисленные хутора, фермы и деревушки, в среднем в 3–4 км друг от друга, связанные сетью дорог. Контраст потрясает. Финская граница – не изотерма! До революции в Карелии процветало молочное животноводство. Для этого нужна только ТРАВА, травы меньше не стало. Коммунисты раскулачили ВСЕХ поморов. Это были работящие и богатые люди. Скотоводство в новоявленных колхозах пришло в упадок. Хрущев, рассказывают местные, добил личные хозяйства… Вот оно, коммунистическое наследие!»