Письма. Часть 1

________

Все это очень конспирационно, когда-нибудь, при встрече, объясню.

Будьте милы, но тверды. Можете, между прочим, вскользь бросить, что может быть скоро сама буду в Берлине (не собираюсь — исключительно на предмет устрашения!) — но что не наверное — и что рукописи убедительно прошу переслать.

Ради Бога, не перепутайте писем и не дайте ему, вместо его — своего!

Получили ли Вы мое последнее письмо? Вы кажется тогда были в Гамбурге.

Очень ли свирепствует Каплун? [731] Напишите подробно! — Что с Царь-Девицей?

Скоро напишу еще. Целую нежно.

МЦ.

Обставить можно очень изящно: «М<арина> И<вановна> знает, как Вы заняты, и боится, что за другими делами опять не удосужитесь ей ответить…» и т. д.

Опишите всю встречу подробно!

_______

Между его трогательными проводами тогда — помните? — и теперешним поведением (упорное молчание на деловые письма) не лежит ничего.

Я, по крайней мере, не оповещена, — догадываюсь. — Это жест страуса, прячущего голову [732] — и, главное ОТ МЕНЯ, к<отор>ая от высокомерия тáк — всегда — всё — наперед прощает!

Мокропсы, 3-го нов<ого> ноября, 1922 г.

Моя дорогая Людмила Евгеньевна,

Бесконечное спасибо за всё, — вчера прибыли первые геликоновы грехи: книжка Ахматовой — и покаянное письмо.

Глубоко убеждена, что я в этом покаянии ни при чем. — Вы были тем жезлом Аарона (?), благодаря коему эта сомнительная скала выпустила эту сомнительную слезу.

— В общем: крокодил. А впрочем — черт с ним!

Вы мне очень помогли, у меня теперь будут на руках мои прежние стихи, к<отор>ые всем нравятся.

С новыми (сивиллиными словами) я бы пропала: никому не нужны, ибо написаны с того брега: с неба!

_______

Давайте говорить о Вас.

Вы уезжаете. [733] — Рукоплещу. — Но есть два уезда: от — и: к. Предпочла бы первое: это благородный жест: женщина как я ее люблю.

Не отъезд: отлет.

Если же к — или: с — что ж, и это надо, хотя бы для того, чтобы потом трижды отречься, отрясти прах.

Душа от всего растет, больше всего же — от потерь.

Вы — настоящий человек, к тому же — юный, я с первой встречи любовалась этим соединением, люди ошибаются, когда что-либо в человеке объясняют возрастом: человек рождается ВЕСЬ! Заметьте, до чего мы в самом раннем возрасте и — через года и года! — одинаковы, любим все то же. Какая-то непреходящая невинность.

Но люди замутняют, любовь замутняет, в 20 л<ет> думаешь:

новая душа проснулась! — нет, просто старая праматерина Евина плоть. А потом это проходит, и в 60 л<ет> ты под небом все тот же — все та же — что в 6 л<ет>. (Мне сейчас — 600!)

Так или иначе, от кого бы и к кому бы (от чего бы и к чему бы, п. ч. Ваша судьба в чувствах, а не в людях!) — от чего бы и к чему бы Вы не ехали — Вы едете в свою же душу (Ваши события — все внутри), кроме того в вечный город, так много видевший и поглотивший, что поневоле все остро-личное стихнет, преобразится.

У Вас будет Сена, мосты над ней, туманы над ней: века над ней. Tombeau des Invalides, [734] — Господи: Версаль в будни, когда никого нет, Версаль с аллеями, с прудами, с Людовиками!

Я жила в Париже, — давно, 16-ти лет, жила одна, сурово, — это был скорей сон о Париже, чем Париж. (Как вся моя жизнь — сон о жизни, а не жизнь!)

Пойдите в мою память на Rue Bonaparte, я там жила: 59-bis. Жилище выбрала по названию улицы, ибо тогда (впрочем, это никогда не пройдет!) больше всех и всего любила Наполеона.

Rue Bonaparte — прелестная: католическая и монархическая (légitimiste! [735]), — в каждом доме антикварная лавка.

Хорошо бы, если бы Вы там поселились: по плану — между площадями St. Germain des Prés и St. Germain d'Auxerrois, на самой Сене, — Латинский квартал.

И, чтó особенно должно привлечь Вас — в каждом окошке по 110-летнему старику и 99-тилетней старушке.

Мокропсы, 4-го нов<ого> апреля 1923 г.

Моя дорогая Людмила Евгеньевна,

Посылаю Вам 20 фр<анков> с следующей мольбой: купите на них шоколаду и отнесите его сами, лично, пораньше утром, чтобы застать, по следующему адресу: Bd. des Invalides, 2, Rue Duroc (chez Beaumont) — Сергею Михайловичу Волконскому. Это моя лучшая дружба за жизнь, умнейший, обаятельнейший, стариннейший, страннейший и — гениальнейший человек на свете.

Ему 63 года. Когда Вы выйдете от него, Вы забудете, сколько Вам. И город забудете, и век, и число.

Цветов не покупайте: он любит шоколад.

Вторая просьба: не могли ли бы Вы что-нибудь устроить ему со шведскими переводами? В его книге «Родина» (1860–1921) много для иностранцев любопытного. (Книга восхитительна, Ваш отец в восторге, все Ваши читают.) Моя дорогая умница, моя нежная умница, мне никогда не стыдно Вас просить, мне только жаль, что Вы никогда у меня ничего не просите.

_______

Ваше очаровательное письмо получила. Я вас очень люблю, знайте это. Вы во всем настоящая, я всегда говорю С<ереже> — «Если бы Л<юдмила> Е<вгеньевна> здесь была, я была бы вдвое счастливее!»

Мужская дружба с женщиной, — чтó лучше?!

________

Не писала, потому что завалена работой: переписываю огромную книгу прозы. [736] Глаза болят. (Печатным шрифтом!) Было много разных корректур. В промежутках — стихи, которые хотят быть написанными! День летит, дни летят.

________

Подружитесь с Волконским! Он очень одинокий человек, я с ним умела, и Вы с ним сумеете. Это большая духовная ценность, у него мало друзей. Познакомилась я с ним в Москве, в январе 1920 г., и люблю его, как в первый день.

Я знаю, что идти к чужому трудно — но Вы же героиня! Вы же не ищете легкого! И, только переступив порог, — Вы сразу поймете.

В следующий раз — больше, о весне, о Вас, о себе, обо всем. — С Вашими дружу, особенно с Е<вгением> Н<иколаевичем>. Пасху верно будем встречать вместе.

Целую нежно.