Путеводитель по театру и его задворкам

– Поверни вон к тем камням, – вдруг резко сказал он с заднего сидения машины. После нескольких часов молчания человеческий голос прозвучал в этой безжизненной пустыне как-то сверхъестественно и в то же время неуместно, словно тем самым осквернил священную тишину, которую мы, каждый для себя, поклялись не нарушать, что я никак не среагировал на его просьбу, решив, что голос прозвучал у меня в голове.

– Вон к тем камням, – повторил он уже громче, наклонился чуть вперед и показал рукой в направлении небольшой скалистой гряды.

Я кивнул головой, и он снова откинулся на спинку кресла. Его безжизненный взгляд, который я успел заметить в зеркале, напомнил мне те дни, когда я подрабатывал в больнице для душевнобольных. Большую часть времени я проводил в том отделении, где содержались неизлечимо больные пациенты – почти все они уже утратили всякую связь с внешним миром. Я день ото дня наблюдал, как одни из них без движения сидят в креслах, другие – стоят в тех же самых позах, что вчера и позавчера, и глаза их были похожи на его глаза, которые я сейчас увидел. Они не смотрели никуда конкретно, и в то же самое время создавалось впечатление, что они силились что-то разглядеть там, где мы, обычные люди, ничего не видим, и то ли не могли понять того, что видят, то ли боялись того, что может предстать их взору, но продолжали смотреть, и на лицах их отражалось гнетущее ожидание, детская беспомощность и страх. Но своего взгляда они почему-то не могли отвести, так и просиживали часы, дни и годы, боялись, но смотрели в эту неведомую бездну, которая уже давно заглянула в них самих, и даже после смерти некоторые из них, кому врач не успел опустить веки, продолжали вглядываться в потусторонний мир – но уже безразлично, не боясь его.

Каменная гряда все приближалась, и мои руки, которыми я крепко вцепился в руль, начали болеть от такой сильной хватки. Все мое тело начало покрываться обильным потом, рубашка прилипла к спине, и кожа жутко чесалась, волосы липли на мокрый лоб, лезли в глаза, а я не мог их стряхнуть, потому что боялся отпустить руль, он теперь был единственным связующим с реальностью звеном для меня, все остальное казалось сном или скорее – бредом. В голове вертелись разные воспоминания, мысли, картинки из прошлого. Я вспомнил, что отец, как-то сильно напившись, врезался на этом самом бьюике в кузов машины, перевозившей металлические трубы, одна из которых проткнула его насквозь. Теперь я, его единственный сын, сидел на этом месте, в новом кресле, но что по сути это меняло? Ничего. Я сидел и думал о том, что мог чувствовать отец, когда огромная труба проходила сквозь его тело, вспомнил ли он о матери или обо мне, или он подумал о том, что на нем его любимая рубашка, и что кровь плохо отстирывается. Скорее всего, он не думал ни о чем, а просто отправился туда, откуда не возвращаются. Об этом месте он так часто слышал на еженедельных воскресных службах.

Она была спокойна и решительна, очередная сигарета была зажата между тонких бледных губ. Лицо ее было сродни лицу воина, который, зная, что идет на смерть, принимает это с должным почтением и уверенностью, что иначе и быть не может. Своей просьбой он возложил на нее страшную обязанность, выполнить которую она согласилась без колебаний, и сейчас я мысленно благодарил его за то, что он не попросил об этом меня.

Постепенно сбросив скорость, я свернул с дороги и ехал теперь по направлению к каменной гряде. Издалека она была похожа на огромного, лежащего посреди пустыни крокодила, уставшего и обессилевшего от долгой и изнурительной засухи, который терпеливо ждет начала сезона дождей, ждет, когда мутные потоки воды, набравшей достаточную силу, приподнимут его старое тело и понесут по течению к лучшей жизни, где всегда много пищи, а в тени высоких деревьев можно найти укрытие от палящего солнца. С нашим приближением я постепенно начал замечать все увеличивающееся количество камней. Они были всюду – большие камни возлежали отдельно, в гордом одиночестве, возвышаясь и отбрасывая длинные тени, камни поменьше сбились в стайки и жались друг к другу, словно птенцы, боясь остаться в одиночестве. Что-то странное было в этих камнях, какая-то неведомая сила таилась в их твердых и почерневших сердцах. Я чувствовал, что они были недовольны тем, что мы потревожили их вековое молчание враждебными этому месту звуками, тем, что вторгаемся на их территорию, не спросив разрешения у этих стражей пустыни, тем, что хотим сделать. Меня охватил какой-то животный страх, он возник ниоткуда, словно гигантская волна, внезапно поднявшаяся в высь над спокойным морем. Подобный страх я так часто испытывал в детстве, по ночам, когда стенной шкаф, стоявший напротив моей кровати, казался мне вместилищем самых ужасных кошмаров, и я, боясь пошевелиться, смотрел на его дверцы и ждал, когда они распахнутся, и с диким шумом, визгом и хохотом ворвутся ко мне в комнату чудовища из страшных сказок и заберут меня с собой, на свой дьявольский праздник.

– Остановись здесь… – скомандовал он.

Обрадовавшись тому, что пришел конец этой изнурительной поездке, я резко нажал на педаль тормоза, и мы все качнулись вперед. Машина остановилась, но никто не решался выйти первым. Он тоже закурил и, оглядевшись вокруг, открыл дверь машины. Быть может, он был первым за многие годы, кто ступал на эту мертвую почву. Он прошелся несколько раз взад и вперед, глядя себе под ноги и по сторонам, потом остановился и, подняв глаза к небу, долго смотрел в него.

– Отличное место, чтобы умереть, а? – произнес он с веселой ухмылкой, но в тоже миг вновь стал серьезным и несколько раз кивнул головой, словно сам соглашался с только что сказанным.

Всем было ясно, что пора начинать, но мы медлили. Пока мы ехали, все то, что мы собрались сделать, было где-то впереди, но теперь, когда мы были на месте и оттягивать не было уже смысла, эта затянувшаяся пауза была невыносимой. В голове вертелись сотни мыслей. Я не мог остановиться ни на одной из них, они мельтешили как листья, поднятые над землей сильным ветром.

Меня терзал один вопрос. Может быть, вот сейчас, пока есть еще возможность, пока она сидит в машине, нужно нажать на газ, и умчаться отсюда ко всем чертям, и не быть свидетелем всему этому. И как только я уже был близок к тому, чтобы сделать это, она открыла дверь и вышла из машины. Отступать было поздно. Я тоже вышел, мои пальцы болели теперь еще сильнее.

Он отошел довольно далеко от машины, его фигура медленно покачивалась, он спотыкался о камни и то и дело приседал, смотрел на них, иногда приподнимал, но всякий раз отбрасывал и шел дальше. Я наблюдал за ним, и внутри меня копошился страх, он сковывал мое тело и не позволял думать, я терял всякое ощущение реальности.

Она, как всегда собранная и сосредоточенная, молча смотрела вдаль. На ее лице не было ни тени сомнения, волнения или страха, она была готова к тому, чтобы сделать то, что обещала.

– Может, можно еще все переиграть? – сказал я очень тихо.

– Он все решил за нас, – немного погодя ответила она. – И, к тому же, я обещала.

– Обещала помочь ему уйти из жизни? – спросил я.

– Да, пусть так, но это его выбор, а я просто средство. Он хочет быть свободным, и он сам так решил. – сказала она и посмотрела на меня, морщась от солнца.

Я не ответил. Я все прекрасно понимал, и раньше мне казалось это вполне нормальным и естественным, но сейчас меня терзали сомнения. В жизни все обстояло совершенно иначе.

– Помнишь, как ты называл нас, когда мы только познакомились, все трое? – задумчиво произнесла она.

– Помню ли я? Конечно! – ответил я и улыбнулся.

– Отступники… – сказала она. – У тебя всегда это хорошо получалось – придумывать меткие названия, жаль, не все тебя понимали.

– Понимали те, кто хотел или пытался понять, а все остальные… Да какое мне до них дело? – сказал я и вновь улыбнулся.