Водитель трамвая (СИ)

Наконец дошла очередь до меня. Я сел в водительское кресло, включил управление, поставил левую ногу на педаль безопасности, включил реверс, и… всё оказалось нормально. Буквально так. Никто мне ничего не сказал, и как мне показалось — никто даже не обратил на это внимания. Тех, кто сидел сзади я категорически не слышал, а вот комиссию вокруг меня очень даже хорошо. Они трепались о чём-то своём. Я осторожно толкнул вагон и он поехал. Я сильнее нажал на педаль. Скорость возросла. А поскольку была зима, и довольно снежная, то по обеим сторонам от рельс образовались сугробы мешавшие ходить пешеходам. Данный факт весьма облегчил мне задачу. Я изрядно разогнался. Увидев первую остановку, притормозил — всё как надо — и подъехал как беременная черепаха. И снова — никакой реакции со стороны комиссии. Остановился, взял микрофон в руку, прогундосил какую-то шляпу в него, типа: остановка такая-то, осторожно двери закрываются следующая остановка такая-то. Вообще-то, мы ещё должны были попутно выкладывать дополнительную информацию. Ну там, переходите высокоуважаемые пассажиры дорогу спереди трамвая, если заметите взрывчатку в салоне не прыгайте в окно с мокрыми штанами, а сообщайте водителю — мне то бишь (во прикол!!!), покупайте лотерейные билеты… ой, нет, покупайте талоны у водителя, чего то ещё такое. В общем, там оказался целый лист, который мы должны были знать наизусть. Нам их всучили перед экзаменом на полном серьёзе. Разумеется, большая часть из нас, включая меня, ими подтёрлась. За всех говорить не имею права, но большинство его не читало. Поэтому я ничего больше не объявлял, наблюдая к тому же полнейшее безразличие по данному поводу членов (вернее членш) комиссии. Я ехал от остановки к остановке. Если поначалу я и мандражировал, то где-то, через пять-семь минут это прошло. На улице царила пасмурная погода, и пешеходов наблюдалось не много. Проехав какой-то здоровый перекрёсток, я впервые получил указание куда сворачивать. Я свернул. Стрелка перевелась, и вагон покатился между невысокими домами. Вдруг до меня дошло: на меня вообще никто не обращает внимания. Совершенно. Смотрят, небось, лишь за тем, чтобы я ненароком не совершил наезд на кого-нибудь или на чего-нибудь. А говорят о своём. Я прислушался.

— Да ничего хорошего в этой колбасе нет, — донеслась до моих ушей чрезвычайно поразившая меня фраза одной из экзаменовавших нашу группу. — Я вот купила её килограмм, а она уже через день осклизла. Есть противно.

— А куда ж ты целый килограмм — то набрала? — поинтересовался другой голос.

— А я меньше не укладываюсь, — объясняла возмущавшаяся качеством колбасы.

— Надо брать меньше, а то скоро в сидение не влезешь.

— Я влезу! — уверяла первая. — А колбасу я люблю. Без неё жить не могу.

Дальше следовал довольно-таки подзатянувшийся разговор о колбасе. Всякой. И склизкой и свежей, и сырокопчёной и варёнокопчёной, и где её следует покупать и где «не дурят» и «не подсовывают залежавшуюся», и из каких компонентов её делают сейчас и так далее. Данный предмет (колбаса мать её) даже стала предметом жаркого спора. Любителей оказалось слишком уж много. И только лишь после долгого обсуждения на повышенных тонах (с перекрикиванием оппонента) все без исключения присутствующие члены комиссии по трамвайному вождению сошлись на том, что нынешняя колбаса и в подмётки не годиться былой. Советской колбасе. И советским сосискам. И советской селёдке. И советским свиным рёбрышкам (фу какая гадость), и советским… ладно хорош. А то меня уже самого тошнит от перечисления. Однако всё это мне пришлось выслушать. На полном серьёзе. Я не гоню. Так и было. А между тем я нёсся на вагоне всё быстрее и быстрее. Членов комиссии не отвлекли от обсуждения колбасы даже пару «съеденных» мною изоляторов — почти неизбежная вещь при следовании по неизвестному маршруту. За всем сразу не уследишь. Так называется на языке трамвайшиков проезд с включёнными тяговыми двигателями под изолятором. Это такая штука около метра в длину являющаяся частью контактной сети, если кто забыл. При этом вылетают искры, и вагон немного дёргает. Безусловная ошибка, хотя и не криминальная. Но сторонникам колбасы было не до таких прозаических тем. А между тем рельсы передо мной вели куда-то вниз. Я двигался, не снижая скорости. Справа — я хорошо помню — располагался рынок. Очень близко к рельсам. Однако между рельсами и рынком имелась дорога, по которой ехали машины в том же направлении что и ведомый мною трамвай. Дальше я помню довольно-таки странную картину: несколько представителей нерусской национальности кидают лопатами снег и сгребают его в кучу прямо на трамвайные пути, перед моим вагоном. Это происходит внизу метрах в ста от той точки, где находится наш трамвай. И этот сугроб тянется на все эти сто метров. Видимо, снег они кидали уже порядочно по времени. Я скорости не сбавляю. Зачем? И еду уже по глубоким сугробам, услужливо набросанным солнцелюбивыми носорогами. Машины вынуждены потихоньку объезжать все созданные рыночными гуру препятствия, и периодически выезжать на трамвайную линию. Тут же справа со мной ровняется огромный «Камаз», и несётся вниз с той же скоростью, что и я. Он несётся, я несусь. Он бибикает. Типа уступи. Дорога впереди сужается и обоим не проехать. К тому же сугробы, иносранцы с лопатами разными. Я еду. «Камаз» едет. Мы сближаемся. Он бибикает снова. Мол, дай проехать. Да кто ты такой? Хрен с горы? Вот хрен я тебе и уступлю. Так думаю я. В тот же миг прямо передо мной на рельсы выскакивает объезжавшая сугробы «девятка». И ладно бы по газам дала. Так нет. Едет медленнее, чем я. А я скорость по-прежнему не сбавляю. Зачем? Я на трамвае, еду по своей линии. С какой стати я должен кому-то уступать и с кем-то считаться? Дальше ситуация развивается вполне предсказуемо. «Камаз» сближается с нашим вагоном почти вплотную и сзади поднимается гул. Гудят мои напуганные одногрупники. «Камаз» продолжает сигналить — и теперь видно: даже остановиться у него уже не получиться. Справа от него бетонный забор, впереди совсем сузившаяся дорога, а слева раскочегаренный учебный вагон. Куда деваться? Да и положение с «девяткой» не оптимистичнее. Ещё метров пятнадцать и я догоню её и всыплю по первое число. Насажу на отбойный брус. И вся данная ситуация развивается куда быстрее чем я описываю. Между тем гул с задних сидений передаётся членам комиссии. Напуганные перспективой близкого знакомства с грузовиком и легковушкой они выходят из колбасного анабиоза, и наконец-то приступают к своим прямым обязанностям.

— Да ты что делаешь-то ирод? — поднимается у меня над ухом слева сирена. — Сейчас же столкнёмся!

Вместе с этим вагон начинает резко тормозить и звенеть. Хотя я ничего не делаю. Жигуль очевидно осознав надвигавшуюся угрозу даёт по газам и шустро уносится в даль, а грузовик проскакивает в последний момент в образовавшийся зазор и, отъехав метров на сто вперёд прижимается к обочине и включает «аварийку». Трамвай почти останавливается, после чего следует команда ехать дальше. Я снова разгоняю вагон, гул сзади утихает, а беседа членов комиссии к моему удивлению вновь возвращается к всевозможной жратве, внукам и коммунальной дороговизне. На первой же остановке меня меняют на другого «мастера».

— Всё, — говорит мне кто-то из дам, — вылезай. Сдал. На пятёрку не рассчитывай.

— Это почему же? — вопрошаю я, и под общий раскатистый смех «членш» комиссии отправляюсь к своим.

— Ну ты и рокер! — заявил мне с улыбкой Гена Николаев.

— Да ладно… — отозвался я.

— Ты всех тут перепугал, — продолжил он.

— Да это не я, это «Камаз».

— Какая разница-то? Ведь чуть не сшиб нас. Ещё немного и готово.

Я уселся, беседуя с Николаевым. А экзамен между тем продолжался. Правда, пришлось ждать Володьку Филатова. Он умудрился опоздать даже на экзамен по вождению. И бегал по маршрутам Апаковского депо, отыскивая нас. К немалому моему удивлению он нас нашёл и последним уселся в водительское кресло. Больше сюрпризов в этот день не последовало. Все сдали пусть и не так экстремально как я. После того как большая часть отстрелялись, группа привычно разбилась на небольшие сообщества. Все ехали в учебном вагоне, но беседовали кто с кем. Я почему — то оказался рядом с Иорданой Симоновой. Или она рядом со мной? Не знаю. Она никогда мне не нравилась, и мы почти никогда с ней не общались. Девушка напоминала мне своим видом вяленого карпа. К тому же у неё имелась мерзейшая сестра — пьянь Лисовенко. Помните, я её описывал? С хриплым голосом, старым пропитым лицом и безобразными длинными обелёнными волосами. К тому же эта тварь обожала рассказывать всем про всех гадости. Самые разные. А если о ком-то рассказать было нечего (не давали повода), она выдумывала их из своей седой головы. В частности про меня она тоже что-то там насочиняла, сейчас я не помню точно, но на тему того будто бы я плохо отзывался о некой наставнице из Апаковского депо. Какой-то бред. Я там и не был никогда. Однако суть состояла в следующем: Лисовенко передала якобы мои слова той самой наставнице, а эта наставница входила с состав членов (членш) комиссии. Примерно понятно? То есть Лисовенко сеяла доброе, вечное как раз накануне экзамена. Зачем — понятно. От врождённого и усугублённого зелёным змием неизменного русского быдлятничества. Но как это можно назвать? Ведь это настолько мелко, что, пожалуй, и классифицировать невозможно. Однако я привёл данный случай, дабы читатель имел представление, какими мелочными и мерзкими людишками обрастают отделы кадров наших славных трамвайных депо. По названным причинам я с некоторых пор сторонился и Иордану Симонову, припоминая известную поговорку о яблоке и яблоне. Но тут вдруг у нас завязался разговор. Мы сидели в самом конце, и другие слышать нас не могли.