Homo Гитлер: психограмма диктатора

Неприступность Адольфа Гитлера особенно ударяла по людям, которые стремились установить с ним доверительные отношения. Шпеер писал: «Никому не удавалось проникнуть в его сущность, потому что она была пуста и мертва».[106] Со своими сотрудниками он вел себя так, как будто это были не одушевленные существа, а пустые места.[107] Несмотря на свою кажущуюся приветливость фюрер всегда оставался неприступен. 1 апреля 1935 года Ева Браун записала в своем дневнике: «Вчера мы были приглашены на ужин в ресторан "Четыре времени года". В течение трех часов я вынуждена была сидеть рядом с ним, не имея возможности сказать ему ни единого слова. При расставании он вручил мне, как это уже было однажды, конверт с деньгами. Как бы было прекрасно, если бы он вложил в конверт записку с несколькими ласковыми словами, это бы меня очень порадовало. Но он и не думает об этом».

Недостаточная социализация Гитлера проявлялась и в том, что у него не было ни одного друга. Генерал Гудериан, который более года ежедневно присутствовал на оперативных совещаниях в ставке, писал: «Насколько я мог видеть, рядом с ним не было ни единого человека. Он одиноко шел по жизни, переполненный своими гигантскими планами».[108]

Адольф Гитлер никогда не обсуждал принятие важных решений с доверенными лицами. Он просто игнорировал соглашения о консультациях, которые были подписаны с другими государствами. Гитлер «принципиально ни с кем не консультировался перед какими-либо важными акциями, ни единого раза он не посоветовался со своими сотрудниками или своим другом Муссолини». Выступая на партийном съезде 14 сентября 1936 года, он сказал, что достиг таких успехов только «потому, что никогда не поддавался слабости и не отклонялся от однажды выбранного пути».

Незадолго перед казнью Риббентроп признавался: «Дело в том, что я, несмотря на нашу длительную совместную работу, остался так же далек от фюрера, как и в день нашего знакомства». Адъютант фюрера Хосбах писал, что хотя он ежедневно общался с Гитлером, но так и не смог установить с ним простые человеческие отношения.[109] Уже находясь в камере, 10 ноября 1946 года генерал-полковник Йодль спрашивал себя, как он должен относиться к человеку, «во имя которого я в течение долгих лет вел столь тяжелую и самоотверженную борьбу… Я и сегодня не знаю, во что он верил, о чем думал и чего хотел».[110] Оглядываясь назад, фельдмаршал фон Манштейн писал: «Вполне естественно, что какие-либо доверительные отношения междудиктатором, фанатиком, который думал только о своих целях и верил в собственное "предназначение", и военным руководством не могли возникнуть в принципе. Гитлер вообще не испытывал к нам никакой личной заинтересованности».[111]

Давая показания перед международным военным трибуналом в Нюрнберге 24 апреля 1946 года, Юлиус Штрайхер заявил: «Адольф Гитлер был настолько своеобразен в личных отношениях, что, я думаю, можно сказать, что дружбу между ним и другими мужчинами нельзя было назвать настоящей и искренней. С ним было крайне тяжело наладить близкие отношения».[112]

По отношению к «чужим для него людям он мог проявлять сдержанность, граничившую с безразличием, если, конечно, они по каким-либо причинам не вызывали его интереса». Эта нелюдимость чувствовалась даже во время официальных приемов. Как писал Хосбах, «Гитлер с большим трудом играл роль хозяина дома и нередко разочаровывал приглашенных, особенно дам, своим нежеланием идти на контакт и поддерживать беседу».

Едва ли стоит требовать внутреннего участия от людей, которые по долгу службы должны иметь дело с мертвецами. Более того, именно устойчивая психика и даже некоторая черствость являются главными предпосылками исполнения профессии. У могильщика не хватит слез плакать над каждой могилой, которую он должен засыпать. Подобное отношение освящено традицией. Могильщик в шекспировском «Гамлете» предстает скорее философом, чем чувствительным, сопереживающим чужому горю человеком. В детективных фильмах судебные медики отличаются особенно толстой кожей. Не без внутреннего замирания мы видим на экране, как патологоанатомы, стоя рядом с развороченными трупами, совершенно спокойно и с большим аппетитом едят свои бутерброды.

Адольф Гитлер профессионально играл роль главного государственного скорбящего. Он обладал выдающейся способностью принимать участие в траурных мероприятиях, причем в масштабах, явно превышавших протокольные обязанности главы государства. По-видимому, здесь нашли свое отражение эйдетизм фюрера, детские воспоминания о довольно частых погребениях членов собственной семьи, свойственная крестьянам любовь к хорошо организованным похоронам и присущая австрийцам пышность погребальных обрядов[113]

Уже в Байройте он обнаружил сильное театральное воздействие посещения траурных мероприятий. При посещении виллы Ванфрид в 1931 году он не упустил случая посетить могилу Рихарда Вагнера и постоять там несколько минут в полном одиночестве.

21 марта 1933 года мощное пропагандистское мероприятие «День Потсдама» Гитлер начал со службы в протестантской Гарнизонной церкви. Поскольку рейхсканцлер был католиком, в католической приходской церкви рядом с алтарем для него поставили специальное кресло, которое, однако, осталось пустым. Адольф Гитлер использовал то огромное пропагандистское действие, которое оказывало на людей посещение могилы. Официальный отчет о мероприятии гласил: «Во время официальной службы в церкви канцлер… посетил могилу убитого штурмовика на Луизенштедтском кладбище в Берлине. Он возложил венок с надписью "Моему погибшему товарищу"».

30 июля 1933 года после завершения фестиваля в Байройте Гитлер возложил венки с черно-желто-красными лентами на могилы Рихарда, Козимы и Зигфрида Вагнеров. В ноябре 1933 года он превратил в политическую демонстрацию похороны солдат рейхсвера, погибших во время случайного инцидента на германо-австрийской границе. 1 июня 1935 года Гитлер принимал участие в похоронах Карины Геринг. 11 ноября того же года участвовал в траурных мероприятиях по поводу смерти фрау Фестер-Ницше, сестры великого философа. В мае все того же 1935 года он организовал в берлинском католическом соборе Святой Ядвиги торжественную траурную мессу в память польского маршала Пилсудского, а в октябре — перезахоронение праха Гинденбурга в склепе памятника в честь победы под Танненбергом в Восточной Пруссии.

Вершиной его способностей участвовать в траурных мероприятиях стала ежегодная поминальная церемония в честь погибших во время ноябрьского путча. «Апогеем культа мертвых было шествие фюрера к одному из открытых храмов и траурное молчание перед саркофагами, где лежали 16 "отдавших кровь за нацистское движение"».[114]

Ночью 8 ноября 1935 года их тела были эксгумированы, 16 новых роскошных фобов водрузили на лафеты и в свете факелов были торжественно перевезены с мюнхенского Северного кладбища к Фельдхеррнхале. Там Адольф Гитлер первым «поднялся на ступеньки к покрытым флагами со свастикой фобам, после чего за ним последовали ветераны партии, чтобы песней приветствовать своих погибших товарищей».[115]

В январе 1936 года он организовал в берлинской англиканской церкви Святого Георга поминальную службу на смерть английского короля Георга V. Также он присутствовал на похоронах

своего личного шофера Шрека. 12 февраля того же года Гитлер принимал участие в погребении убитого в Швейцарии ландс-группенфюрера Вильгельма Густлофа, 30 декабря — в похоронах генерал-полковника фон Секта. 17 июня 1937 года фюрер участвовал в погребении экипажа карманного линкора «Германия», который погиб в ходе гражданской войны в Испании, 22 декабря того же года — в похоронах генерала Людендорфа.

В начале нацистского движения покойный вместе с фюрером шел к Фельдхеррнхале, но затем отошел от нацизма и даже уговаривал своего старого друга Гинденбурга не назначать Гитлера рейхсканцлером. Более того, даже после прихода фюрера к власти генерал не желал иметь с ним ничего общего, поскольку считал его инструментом в руках евреев. Людендорф хотел быть похороненным в городке Туцинг, где он прожил последние годы. Однако Гитлер решил по-другому. Он превратил его похороны «в важное государственное событие и 22 декабря 1937 года захоронил генерала перед Фельдхеррнхале в Мюнхене. Он подошел к фобу, принял соответствующую позу и торжественно произнес: "Генерал Людендорф, от имени всего немецкого народа с чувством глубокой благодарности я возлагаю этот венок"».[116]