Homo Гитлер: психограмма диктатора

Адольф Гитлер точно так же реагировал на ужасы войны и действия своих подчиненных в лагерях уничтожения. Еще перед войной генерал фон Фрич заметил, что Гитлер всегда остается «холодным, как горный ледник». Даже те ужасные события, которые он пережил лично, оставались для него полностью чужды и не произвели никакого впечатления. Этим он резко отличался от Сталина, своего коллеги-тирана, лично интересовавшегося и руководившего репрессиями НКВД и террором, которым подверг собственный народ. «Он лично подписывал расстрельные списки с тысячами фамилий и заставлял делать это своих соратников». Интерес Гитлера к Холокосту ограничивался ежемесячным просмотром статистики убитых. «Фюрер принял информацию к сведению», — так характеризовал этот процесс Гиммлер.

Адольф Гитлер отстранился от каких-либо подробностей казни участников заговора 20 июля 1944 года. Ему просто не пришло бы в голову тайно присутствовать на процессах и слушать выступления своего Вышинского, прокурора Фрайслера, как любил делать во время «великой чистки» Сталин. Когда ему на стол положили фотографии казни, он не проявил к снимкам ни малейшего интереса и просто отодвинул их в сторону.

Он ни разу не был в концентрационном лагере. Будучи архитектором-любителем и проявляя большой интерес к технике, Гитлер оставался абсолютно холоден как к постройке лагерей, так и к конструкции газовых печей крематориев. Только на параде в 1939 году он впервые увидел подразделения СС «Мертвая голова», которые охраняли концлагеря. Также он не пожелал встретиться с Адольфом Эйхманом, референтом по еврейскому вопросу в РСХА, желавшим обсудить с ним наиболее важные аспекты Холокоста.

Только один раз, 7 октября 1942 года, Гитлер принял в рейхсканцелярии Одило Глобоника, руководителя операции «Рейнхардт». По этому поводу в его календаре имеется пометка «встреча с ген. губ. Глобусом» (генерал-губернатор Глобоник).[81]

Гитлер в принципе не мог испытывать сочувствие к кому-либо. Все проявления его характера сводились к показному формализму. Как уже было отмечено, фюрер не был способен к духовному сопереживанию. Пассажы в «Майн кампф», призванные вызвать у читателя симпатию, звучат сухо и пусто. О смерти своей матери он писал: «Я уважал отца, но любил мать». Эта фраза ничего не говорит ни об этой женщине, ни о ее жизни. О смерти его фронтовых товарищей мы узнаем только то, что в начале войны они погибали с немецким гимном на устах, а к концу войны — с марксистскими лозунгами в голове. В книге не содержится сведений ни об одном фронтовом друге Гитлера. Смерть его друга и учителя Дитриха Экарта описана несколькими громкими фразами: «Он посвятил жизнь пробуждению нашего народа». Алану Буллоку бросилось в глаза, что Гитлер не проявлял особого участия в судьбах рабочих, хотя не раз заявлял, что они являются одной из главных его забот. «Хотя Гитлер и описывает в "Майн кампф" нищету, в которой тогда жили венские рабочие, делает он это только исключительно в литературных целях, а вовсе не из сочувствия к ним».[82] Во время ноябрьского путча был убит ближайший друг Гитлера фон Шойбнер-Рихтер, который шагал рядом в ним в колонне, направлявшейся к Фельдхеррнхале. Он упомянут в списке тех, кому посвящена «Майн кампф», но больше о нем в книге нет ни слова. Также в книге нет никаких сведений о Хутмахере, чья кровь обагрила впоследствии знаменитое партийное знамя, которое он нес во главе колонны путчистов. В «Майн кампф» нет ни следа от той свойственной венцам сентиментальности, которую он в дни своей юности мог бы позаимствовать у ним вместо националистических и антисемитских лозунгов.

6 октября 1939 года, отчитываясь перед рейхстагом по результатам Польской кампании, в качестве примера героизма немецкой армии Гитлер рассказал депутатам об одном тяжело раненом офицере, однако в его речи не было и следа сочувствия: «В то время, когда вражеское радио уже праздновало победу, передавая сообщение о прорыве поляков на Лодзь, один дивизионный генерал, получивший серьезное ранение в руку, докладывал мне о том, что проведена контратака и благодаря героизму наших солдат прорыв ликвидирован». Погибшие и раненые были для Гитлера только статистикой. Просмотрев цифры, он лаконично замечал: «Здесь потери действительно высоки».

При расширении военного полигона в Нижней Австрии Адольф Гитлер позволил снести его родные деревни Деллерсхайм и Штронес. При этом были уничтожены даже могилы его предков. Иоахим Фест считал, что Гитлер сделал это специально, чтобы стереть следы своего происхождения. Однако вполне возможно, что у этого решения был и другой мотив. Подобное отношение к своей исторической родине могло быть еще одним проявлением эйдетической эмоциональной холодности Гитлера, которую он пытался выдавать за солдатскую жесткость.

После весьма нелицеприятных слов Адольф Гитлер снял с должности первого главу гестапо Рудольфа Дильса, который протестовал против разгула политического террора, который устроили СА после прихода нацистов к власти в начале 1933 года. Тем не менее он не мог оставить вовсе без внимания доклад о том, как штурмовики расстреливают врагов государства при попытке к бегству. «Вы не должны спотыкаться о труп каждого убитого ими человека», — сказал он Дильсу.[83]

Гитлер не колеблясь подписывал смертные приговоры. Он совершенно спокойно позволил убить своего наиболее близкого друга Рема. Фюрер любил повторять, что в любой ситуации нужно сохранять ледяное спокойствие. После подавления «путча Рема» начальнику лейбштандарта Гитлера Зеппу Дитриху было поручено расстрелять шесть «путчистов», которые содержались в городской тюрьме Мюнхена. Уже после войны генерал СС вспоминал: «1 июля 1934 года я прибыл в Берлин на машине и сообщил Гитлеру, что его приказ выполнен и шесть заключенных расстреляны. Фюрер никак не отреагировал на мои слова. Он только поинтересовался, готова ли моя рота вернуться назад».[84]

Во время расправы над участниками «путча Рема» был также убит пастор Штемпфле. Он был застрелен по пути в концентрационный лагерь Дахау. Пастор помог Гитлеру отредактировать «Майн кампф» и был связным между Союзом Оберланд и руководством полиции. Гитлер удостоит его смерть следующим комментарием: «Эти свиньи убили моего доброго пастора Штемпфле».[85]

Гитлер узнал об убийстве австрийского канцлера Дольфуса 25 июля 1934 года на премьере оперы «Золото Рейна» в Байройте. В его поведении не было заметно и следа озабоченности, «как ни в чем не бывало фюрер направился в ресторан и заказал себе печеночные клецки».[86] Когда 24 апреля 1943 года ему доложили о капитуляции Италии, его главного союзника, «он спокойно продолжил второстепенный разговор о новых видах оружия». Как писал Альберт Шпеер, «его самообладание оказывало на всех сильнейшее действие».[87]

23 ноября 1939 года во время обсуждении в рейхсканцелярии результатов Польской кампании с командующими групп армий и участвовавшими в боевых действиях генералами возникла дискуссия. «Генералы указывали на то, что из-за недостаточного уровня подготовки немецких подразделений офицеры вынуждены были лично водить солдат в атаку. Это привело к чрезвычайно высоким потерям среди офицерского состава. На это Гитлер заявил, что в Германии пока еще хватает людей».[88]

По свидетельству госсекретаря министерства иностранных дел фон Вайцзекера, перед началом Французской кампании Адольф Гитлер сказал ему: «Пусть эта война будет стоить мне миллиона человек, но противник также потеряет миллион и не сможет этого выдержать».

Подобное отношение Гитлера к смерти объясняется фронтовым опытом эйдетика. Он сам был удивлен, что ничего не испытывал при гибели своих товарищей. Фюрер с удовлетворением отмечал, что его эсэсовцы, отрекшись от христианства, тем не менее стойко сражаются на фронте и смело идут на смерть. «У меня шесть дивизий СС, в которых нет ни одного верующего солдата, но все они погибают со спокойной душой».[89]

20 декабря 1941 года в ставке фюрера генерал Гудериан рассказал Гитлеру об ужасных потерях, которые несут немецкие солдаты из-за суровой русской зимы: «Уже в ходе этой зимы вследствие подобной тактики мы обескровим не только офицерский и унтер-офицерский корпус, но и полностью истратим все резервы для возмещения потерь в нем, причем сделано это будет без всякой пользы и смысла». В ответ на это генерал услышал: «А вы думаете, что гренадеры Фридриха Великого хотели умирать?» Как и король Фридрих, он считал себя вправе «потребовать от каждого германского солдата пожертвовать своей жизнью». В заключение он заявил Гудериану: «Страдания солдат оказывают на вас излишне сильное впечатление. Вы слишком сильно сочувствуете солдатам. Вы не должны принимать все это так близко к сердцу. Поверьте мне, на расстоянии вещи видятся в более верном свете».