Лубянская преступная группировка

— Это он в суде произнёс?

— Конечно! И в протоколе судебного заседания это зарегистрировано.

— Кто процесс вел?

— Судья Кравченко. Он мне прямо сказал, что ему угрожали, требовали посадить в тюрьму. А он меня оправдал.

— И тебя в зале суда отпустили?

— Было так. Судье угрожали. Офицер ФСБ пришёл к нему и предупредил, что «если не дашь этому подонку восемь лет, будешь следующий». Судья не испугался, вынес оправдательный приговор, который был два или три раза опротестован. Главная военная коллегия Верховного суда оставила приговор без изменения. Приговор вступил в силу, отмене уже не подлежит ни при каких обстоятельствах.

Я не виновен. А Кравченко уже не судья. После этого его с работы выгнали. Заодно и председателя суда.

Кстати, когда адвокат сказал прокурору: «Снимите обвинение, вы же видите, Литвиненко не виновен», тот ответил:

— Я ещё не получил квартиру…

— Вот так прямо на суде это и заявил?

— Конечно, не под протокол, но заявил. И все слышали. Мои друзья ему даже крикнули: «Мы купим тебе квартиру. Отпусти человека».

В общем, обвинение полностью развалилось, и они не знали, что с этим делать.

Тогда прокурор вдруг заболел и месяц не приходил в зал суда. Меня привозили и увозили, судья слал факсы главному военному прокурору, требовал прокурора в зал суда. Я объявил голодовку и заявил: «Если государство посадило меня в тюрьму, пусть оно поддержит обвинения. Я требую прокурора».

Прокурор появился в зале суда ровно через месяц. За один день — и прения, и последнее слово. Прокурор попросил год условно — фактически выпустить. Я поблагодарил за то, что условно. Но ведь я не виновен и прошу меня оправдать. Тогда меня снова отвели в камеру, и суд удалился на совещание. Часа через четыре, уже к вечеру, меня вывели. Полный коридор народу: журналисты, камеры… Меня опять посадили за решётку и стали зачитывать приговор:

— Именем Российской Федерации…

Я не слышал приговора, потому что был в шоке. Когда вошёл в зал суда, увидел прокуроров: в ряд стояли начальник отдела Иванов, старший следователь по особо важным делам Барсуков и ещё один прокурор. Стояли, как на параде. Я почему-то подумал: «Может, пришли извиниться?» Потом мелькнуло: «Нет, эти люди не умеют извиняться».

На последнем свидании в Лефортово я жене сказал, что меня, наверное, арестуют в зале суда.

После того как судья сказал: «Невиновен. Оправдать и выпустить из-под стражи немедленно», — конвой открыл двери решётки. Вдруг в зал врываются люди в масках с автоматами и в камуфляжной форме, точно на боевой операции. Кинулись они на меня, заорали, что это ФСБ и что я арестован.

Растолкали всех, надели на меня наручники и потащили из зала суда.

— Но суд же ещё не закончился?

— Судья кричит: «Верните подсудимого. Дайте мне закончить судебное заседание. Что вы делаете?»… Фактически прокуратура, вместе с ФСБ, устроила засаду в зале суда. Потом председатель Московского окружного суда написал заявление, что это явное неуважение к суду.

— А когда это было?

— 26 ноября 1999 года, около шести часов вечера. Я был арестован прямо по ходу судебного процесса.

— Как они могли арестовать человека, который ещё не освобождён?

— А вот растолкали конвой, схватили и выволокли. Для них суд — всё равно что ничего. Ведь ФСБ — над законом. Существуют только внутриведомственные правила игры, которые меняются в зависимости от того, с кем они играют.

И что удивительно, на арест опять приехал Борис Дицеев. Только в маске на этот раз. Начальник группы захвата, я его очень хорошо знал, был без маски, в гражданке, он удостоверение впереди себя нёс. Эту сцену по телевидению показывали.

— Ну хоть на этот раз не били? Или — по привычке…

— Нет. На этот раз почти тихо. Просто выволокли. Судья закричал:

«Верните его в зал суда!» И меня потащили обратно. Я начал вырываться, говорить: «Слушайте, я же под конвоем нахожусь». К начальнику конвоя обратился:.Я требую взять меня под конвой». Тогда прикладом объяснили: «Молчи».

Когда прокуроры стали зачитывать обвинения, судья опешил: «Подождите, господа прокуроры, дайте я закончу судебное заседание». Дали закончить. Зачитали обвинения. Новые.

Опять надели наручники. Сижу, изучаю своё новое преступление. Мне адвокат говорит: «Ничего не подписывай!» Прочитал, что на какой-то овощной базе у кого-то что-то вымогал. Хотя в жизни никогда на овощных базах не бывал.

— Тебе предъявили новое обвинение?

— Даже не обвинение. Я опять по подозрению был задержан. Как и в первый раз. Это очень важно. Такой арест разрешён или на месте преступления, то есть с поличным, или когда есть улики, но необходимо собрать — за десять дней! — дополнительные доказательства. Меня же арестовали оба раза грубо, незаконно, нечисто, по надуманным обвинениям. И что удивительно — не стесняясь ни себя самих, ни армии юристов, ни общества, которое всё же следило за тем, что со мной будет (хотя и не вмешивалось). Это был шантаж, торг: примешь наши условия — выпустим.

…Привезли в прокуратуру. Иванов входит и говорит: «Ну что, будешь давать показания?»

Спрашиваю, за что арестовали?

— Довыступался, — говорит. — Теперь сдохнешь в тюрьме, в Нижний Тагил загоним, там и загнёшься.

Пришли адвокаты, говорят: «Нам надо побеседовать с задержанным». Он говорит: «Нет'. Адвокаты настаивают: «Тогда мы напишем в протоколе, что вы нам отказываете во встрече с клиентом». Он подумал и решил:

«Ладно, беседуйте». Меня адвокаты спросили: «В чём тебя обвиняют?» А я сам не знаю в чём.

— Какие хоть вопросы задавали? Хоть что-то пытались выяснить?

— Вообще ничего. Спросили: «Где ты был 30 мая 1996 года в два часа дня?» Я ответил: «Не помню». — «Ну, раз не помнишь, значит, в тюрьму. Тебя помнят». Оказывается, в тот день я на овощной базе якобы ударил какого-то украинца резиновой палкой. Иванов сидит, печатает: «Знаешь гражданку Киселёву?» — «Не знаю, — говорю, — и отказываюсь давать показания». — «Сейчас в тюрьму поедешь».

Опять прибежала группа захвата, опять спрашивают: «Есть у вас претензии к группе захвата?» Я не стал с ними разговаривать.

Офицер оскалился:

— Ты в Бутырку поедешь. Это тебе не Лефортово. А я поеду к твоей жене.

У меня нет претензий к группе захвата. Какие могут быть претензии к бандитам?

Отвезли в тюрьму. Посадили в одиночный боксик, ни туалета, ни крана. Невозможно лечь. Если ложишься на спину, то ноги надо поднимать на стену.

Бутырка

Я всю ту ночь не спал — вспоминал советы Володи Кумаева про Бутырку — как себя вести.

— В чём состояли его советы?

— Ну, чтобы не нарываться. Вот зашёл в камеру, поставь свои вещи, Подошёл к дубку — это стол так называется — встал, представился. Сказал, кто ты есть, по какой статье. В каждой камере есть смотрящий. Он подзовёт к себе. Подойдёшь, расскажешь о себе коротко. Он тебе укажет место, где спать. И начнёшь жить камерной жизнью.

Тюрьма живёт не по законам власти, а по воровским. И это понимают все. Ну, конечно, администрация свои порядки наводит, но воровская власть противостоит официальной, и чем она сильнее, тем легче сидеть.

Все осуждённые просятся в тюрьмы, где установлена воровская власть, «чёрные» тюрьмы. И все боятся «красных» тюрем, где хозяйничает администрация.

В Бутырке, конечно, режим особый, это не Лефортово. Гонят по коридору толпу, человек сорок. Подводят к куче грязных матрасов. Что меня первое в Бутырке поразило — это страшная грязь. Вонь и грязь. Одеяла дали. Малюсенькие. Если укроешь ноги, то оно до пояса. Если укроешь голову, ноги будут голые. Ни простыней, ни наволочек не положено. Привели в камеру. Ту самую — 131. Там сидело восемь человек. А мест всего семь: шесть шконок в два яруса и одна под решёткой, под окном. Спросили: «Ты кто?» Я говорю: «Литвиненко». Они: «А-а, слышали. Знаем всё, что с тобой было. У тебя чего-нибудь есть?» А у меня всё в Лефортово осталось. И они дали мне тапочки, зубную щётку, пасту, одеяло, наволочки, всё дали.