Две повести о тайнах истории

Руд. Бершадский

Две повести о тайнах истории

На раскопках древнего Хорезма

Телеграмма из пустыни Кызылкумы

В Москве стояла жара. Как всегда летом, с бесчисленных строек вздымалась белая пыль известки. Народу в институте было немного. Большинство сотрудников еще с конца весны кочевали по Союзу в научных экспедициях, а оставшиеся старались укрыться от зноя где только могли — преимущественно в прохладных залах Исторической библиотеки.

Но весть о толстовском открытии облетела всех моментально.

Одиннадцать документов! До сих пор никому из ученых вообще не был известен ни один письменный документ древнего Хорезма, а тут — сразу одиннадцать!

Люди, особенно хорошо изучившие по совместному труду в науке нетерпеливую, мгновенно воспламеняющуюся натуру директора своего института, добавляли:

— Учтите еще вот что: столько документов извлекли из-под земли, конечно, не в один прием и даже не в одни сутки. И если при всем этом Сергей Павлович не отправил телеграмму-молнию тотчас, как обнаружил первый документ, значит, с самого начала увидел, что напал на нечто феноменальное!

Урочище Топрак-кала в пустыне Кызылкумы, где экспедиция Толстова откопала архив древнехорезмийских рукописей, и впрямь представлялось каким-то золотым дном для археологов. В сорок пятом и сорок шестом годах они нашли там монументальную живописную роспись стен — разнообразные картины: женщина, собирающая в фартук виноград и персики; женщина, играющая на арфе (а арфа была, к слову сказать, сродни ассирийской, — бог знает, в какие дали еще не открытых исторических связей уводило одно это сходство!); голова мужчины — он задумался и оперся лбом на согнутые пальцы, и как естественна была его поза, как экономно и смело графическое решение композиции, о каком высоком уровне художественной культуры говорил стиль этой картины!

В сорок седьмом году из-под напластований слежавшегося песка на той же Топрак-кале извлекли уже и скульптурные изображения — и какие! Не мудрено, если на территории древней Греции или Рима находят статуи, сохранившиеся под землей на протяжении тысячелетий: они мраморные. А статуи, которые обнаружила экспедиция Толстова, были из необожженной глины! Оштукатурены алебастром, по алебастру раскраска: в углах пунцовых губ красавицы — улыбка, на нежно-румяных щеках — ямочки; чуть приподнята смоляная бровь над карим, немножко выпуклым глазом, что внимательно и приветливо смотрит прямо на вас… А возраст красавицы — тысяча семьсот лет!

Вообще, что ни год, то открытия Толстова были более и более значительны. Причем, как правило, им предшествовало большое количество гипотез. Кстати, немало историков поначалу относились из-за этого к утверждениям С. П. Толстова с недоверием. Но в конце концов, по мере того как он выкладывал на стол все больше доказательств своей правоты — и лингвистических, и палеогеографических, и из десятка еще других дисциплин, — эти историки вынуждены были соглашаться: да, хотя молодой ученый горяч, пожалуй, непозволительно, но в какой-то мере, кажется, прав, настаивая на выдающемся месте своего древнего Хорезма в истории развития народов нашей родины.

Конечно, это было признание. Однако Толстова оно не удовлетворяло. Дипломатом он не был и дипломатических оговорок не признавал. Как это: «его» древнего Хорезма? Нет-с, будьте любезны признать, что и вашего! Какое, позвольте спросить, есть у вас право считать заурядным эпизодом истории империю, связи которой распространялись от Аральского моря до Венгрии на западе, до берегов Индии на юге, до Прикамья на севере, Китая на востоке? К державе, при дворе правителей которой расцветали самые выдающиеся научные гении средневековья — ал-Бируни, Авиценна? Не могли же расцвести такие гении в историческом захолустье! В стране, народ которой тысячелетиями отстаивал свою независимость против всех и всяких чужеземных завоевателей, — а были среди них и Александр Македонский, и гунны. Это во-первых.

А во-вторых, попробуйте доказать, что какой-то иной стране, а не Хорезму, человечество обязано наукой, именуемой «алгебра», и иному народу, а не предкам нынешних узбеков и каракалпаков! Не докажешь этого! Факт, что именно здесь, в северо-западном углу нынешней Узбекской республики, в свое время плодотворнее всего скрестились на почве богатейшей местной науки индийская алгебра и греческая геометрия. Их синтез лежит в основе современной математики. А произвел его впервые хорезмиец Мухаммед ибн-Муса ал-Хорезми. Пора восстановить истину. Тысячу лет Мухаммеда ибн-Мусу называли: «арабский ученый», хотя он даже в имени своем подчеркивал, что он «ал-Хорезми», то есть хорезмиец. Одно из слов заглавия его трактата, где впервые были сформулированы положения современной алгебры, звучало: «ал-Джабр». Отсюда и самое название: «алгебра».

Разве можно отнестись ко всему этому, лишь как к малозначительным историческим анекдотам? Нет, наоборот: если от такой мощнейшей цивилизации не осталось никаких письменных памятников, значит тем настойчивее следует пытаться разыскать их и воспроизвести с заслуженной полнотой историю страны, создавшей подобную культуру. Кто знает, чем может быть еще обязан мир Хорезму и вообще народам Средней Азии!..

…Как только в нашей редакции стало известно, что Толстов обнаружил первые древнехорезмийские письменные памятники, я вылетел на раскопки.

Я вылетел из Москвы утром. Вечером того же дня, покрыв 2800 километров, был в Ташкенте, на другой день к полудню, пролетев еще 1100, добрался до Нукуса — столицы Кара-Калпакской автономной республики.

Земля, наблюдаемая с большой высоты, была лишена подробностей. Запомнилось лишь то, что уж очень бросалось в глаза. Например, что вскоре за Куйбышевом она совершенно перестала зеленеть — пошла сплошь серо-желтая.

Ослепительно ударила в глаза синь Аральского моря. Оно казалось еще более синим от сочетания с нестерпимо желтыми голыми берегами. Даже у берега не смогло это море дать жизнь растительности.

Близ Арала наш самолет производил посадку — в аэропорту Джусалы. Накаленная, твердая как камень, сухая земля, десяток серо-желтых от пыли домишек, кадка с водой, бока которой лижет тяжело дышащая собака. Однако на поверхности кадки нет ни капли влаги. Как только из Кызылкумов (а они рядом) тянет ветер, дышать становится трудно, зной обжигает легкие.

Хорошо, что самолет в Джусалы не задерживался: в воздухе, на высоте 2000 метров, снова легче дышать. За какими крепкими запорами лежал этот заповедный древний Хорезм!

От Джусалы летим до Ташкента, а там, через Чарджоу, вдоль Аму-Дарьи до Нукуса. Над горами, над песками, и снова над горами, и снова над пустыней. Только и разница, что пустыня слева от Аму-Дарьи называется Каракумы, а справа — Кызылкумы. Вдоль берегов реки — лента оазиса. Но как низко мы ни спускаемся порой, пустыни ни разу не исчезают из поля нашего зрения.

У цели. Нукус, пустыня, негры

Почтовый адрес Толстова, запасшись которым я оставил Москву, был: «Нукус, до востребования». Я и отправился в Нукусе на почту: если из лагеря приезжают за корреспонденцией ежедневно, тогда — чего проще! — дождусь нарочного и отправлюсь на Топрак-калу вместе с ним. Если же дело обстоит не так, то все равно на почте, наверное, знают, как скорее добраться до раскопок и где они точно. На моей двухкилометровой карте Топрак-калы не было.